Баланин Дмитрий Васильевич.

ТУРЕЦКИЙ ПОХОД 1877—1878 ГОДОВ.

Часть Третья.


Будущая столица Болгарскаго княжества произвела на нас неблагоприятное впечатление: в то время это был грязный городок, с узенькими, плохо мощенными улицами и дрянными постройками; к этому остается еще прибавить, что война наложила резкую печать на этот мирный городок; пользуясь тревожным временем и полною безурядицею, мало кто стеснялся с движимым и недвижимым имуществом софийских граждан и во многих местах заметны были следы разрушения и грабежа.

Отдохнуть хорошенько в Софии нам не удалось, так как, во-первых, пришлось поместиться в скверной квартире без печей, что было совсем не по сезону, а во-вторых, на следующий день предстоял наряд на аванпосты. Во всяком случае в течение кратковременнаго житья в городе мы воспрянули духом, пополнили свои запасы и успели побывать в бане. В нашем положении одно слово «баня» производило чуть ли не магическое действие... Омовение было крайне необходимо; к сожалению, ко дню посещения нами этого прекраснаго заведения, оно уже было так загрязнено многочисленными посетителями, ранее прибывшими в Софию, что нам не удалось насладиться вполне купаньем, в прекрасной мраморной бане с естественными горячими ключами.


Переход через Балканы. Бивак русских войск близ Софии.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

После четырехдневнаго пребывания в Софии мы снова перешли в наступление. Дальнейшее движение наше было форсированным и весьма тяжело отразилось на войсках, но всем было ясно, что крайнее напряжение сил, которое требовалось от войск, было действительно необходимо: надо было настигнуть разбитых и отступающих турок, не дать им уйти из под наших ударов, лишить их возможности оправиться и устроиться для новаго серьезнаго отпора... Марш от Софии к Филипополю является одним из замечательнейших в военной истории: в шесть дней, без дневок, в мороз, вьюгу и гололедицу, с переходом через Ихтиманския горы (Трояновы ворота), было пройдено не менее 150 верст и притом с артилериею. При этом надо иметь в виду, что орудия приходилось перетаскивать через перевал на людях, так как отощавшия лошади, да еще плохо кованыя, не только не могли исполнить удовлетворительно свою роль, но нередко лишь тормозили движение.

Первый 25-ти-верстный переход до Уени-Хана был совершен при условиях весьма неблагоприятных: поднявшаяся вьюга сильно затрудняла движение, и без того тяжелое по шоссе, покрытому ледяною корою.

Ночлег после столь тяжелаго перехода оставлял желать весьма многаго, но усилившийся холод заставлял людей, ночевавших за недостатком домов в хлевах, радоваться, что они хотя и плохо, но все же были размещены под крышею.

На следующий день погода была еще хуже — вьюга с резким холодным ветром. Нам предписано было перейти в село Вокорель, представлявшее крошечную деревушку, где мы едва могли разместиться, нисколько не претендуя на какия-либо удобства. Достаточно сказать, что офицеры одного из баталионов расположились в большом сарае, откуда насильственно были удалены постоянные обитатели этого жилища — буйволы. В этом незатейливом помещении мы узнали о переходе Радецкаго через Балканы и о пленении всей турецкой армии Весселя-паши. Радостная весть подбодрила нас, забыты были усталость и все лишения, завязался оживленный разговор и долго в буйволятнике раздавались громкие возгласы и смех...

На следующее утро, 31-го декабря, мы двинулись к городку Ихтиману; путь был также очень тяжел, орудия почти все время пришлось тащить бедным солдатам. Люди сильно устали и одна надежда была на отдых в городке, где мы разсчитывали расположиться с некоторым комфортом. К сожалению, нашим надеждам не суждено было осуществиться: в пути было получено приказание идти далее в село Капуджик; это селение состояло из групы мазанок, разбросанных в горах и разделенных на две части оврагом. Сакля, в которой нам пришлось встретить Новый год, состояла из плетневых стенок, обмазанных глиною; в некоторых местах глина отвалилась и в образовавшияся таким образом щели свободно дул резкий ветер. При этой обстановке, временные гости, расположившиеся в столь неуютном помещении, не могли себя хорошо чувствовать, в особенности после крайне тяжелаго перехода и обманутых надежд. Время приближалось к полночи... Еще несколько минут и наступит Новый год. Что-то он нам принесет и приведет ли Господь благополучно вернуться на родину? Мысли наши уносились далеко... Невольно напрашивалось сравнение настоящаго с прошедшим, но об этом как-то даже странно было думать, до того необычайна была действительность, нас окружавшая!

1-го января 1878 года предстояло еще одно серьезное испытание в борьбе с природою — перевал через Трояновы ворота. Много пришлось поработать пехоте, так как значительный подъем и спуск при гололедице не позволил вполне утилизировать силы лошадей. Да и что могли дать эти несчастныя животныя, плохо кормленныя и худо кованыя! Бедные кони выбивались из сил, часто падали и нередко разбивались в кровь. При этих условиях мы предпочитали тащить орудия исключительно на людях, оставляя лишь изредка в запряжке однех коренных.

С большим трудом мы, наконец, спустились в долину реки Марицы, к селу Ветреново. Наступали сумерки. В горах вблизи Ветреново замечена была какая-то группа и тотчас же снаряжена была экспедиция против неприятеля. Усиленная рекогносцировка, произведенная отрядом, в составе двух рот; вскоре выяснила, что грозный враг представлял из себя стадо баранов. К великому нашему огорчению пришлось даже обойтись без трофеев, так как бараны оказались болгарскими.

Переночевав в с. Ветреново, мы двинулись 2-го января, рано утром, к городу Татар-Базарджику, для атаки этого пункта, согласно полученной диспозиции. Пройдя около половины пути, в с. Бошюлю, получено было известие, что турки, не приняв боя, отошли далее к Филипополю. Наша колонна засветло прибыла в Татар-Базарджик — небольшой, но хорошенький городок. Широкия улицы, солидныя постройки и сравнительная чистота могли бы произвести при других условиях приятное впечатление, но в момент нашего вступления повсюду видно было разорение, пожар уничтожил много домов, разбитая мебель и разныя вещи из домашняго обихода валялись на улицах. Пахло керосином... Видно, турки не жалели его для поджогов. Мы заняли хорошия квартиры и начали устраиваться; казалось, что удастся хорошенько отдохнуть после тяжелаго перехода..., но судьба была к нам безжалостна: несмотря на совершонный нами трудный, 25-ти-верстный, переход, получено было приказание немедленно выступить и следовать в с. Конаре-Дуванкиой!... Предстояло пройти еще 10—12 верст!.. Измученные люди еле плелись, натертыя ноги горели, подошвы болели от движения по твердому, замерзшему шоссе... Совершенно истомленные, мы прибыли довольно поздно к месту назначения и расположились на ночлег по избам.

На другой день, 3-го января, рано утром, наш полк выступил к Филипополю и люди не успели возстановить своих сил кратковременным отдыхом.


Стычка с турками в улицах города Татар-Базарджик части отряда генерала графа Шувалова.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

На высоте д. Адакиой, лежащей на правом берегу р. Марицы, мы услышали сильную канонаду, — было очевидно, что между Марицею и Родопскими горами столкнулись значительныя части обеих враждующих сторон.

Наша бригада была тотчас развернута в боевой порядок и продолжала далее, в строю по-ротно, наступление на Филипополь. Пройдя не более версты, мы неожиданно попали под сильный фланговый огонь.

Повидимому, турецкая батарея находилась за рекою на значительном от нас разстоянии и лишь небольшия облака дыма указывали направление, откуда неслись смертоносные снаряды. Движение было приостановлено. Поле, где мы расположились, представляло равнину, на которой лишь изредка возвышались небольшие курганчики... Снежный покров рельефно оттенял наши ротныя колонны и облегчал пристреливание. Турецкие снаряды ложились вблизи наших колонн, — приходилось передвигать некоторыя роты, чтобы предохранить их от поражения. После долгаго размышления, решено было переменить фронт боеваго порядка направо и вызвать на позицию артилерию. Огонь противника усилился и завязалась весьма оживленная перестрелка. Неприятельские снаряды ложились чрезвычайно метко и, только благодаря спасительным курганам, нам удалось обойтись без значительных потерь... Батареи же наши порядочно потерпели от искусно веденнаго огня дальнобойных турецких орудий.

Пехота почти не принимала участия в бою.... Противник не был виден, он находился в значительном удалении, — лишь изредка слышался свист пуль, случайно залетевших в наше расположение.... видимо оне уже были на излете... Турецкие гранаты в значительном числе свистели и шипели над нашею цепью, давая большие перелеты; тем не менее, наблюдение над падением неприятельских снарядов не могло, разумеется, действовать вполне успокоительно. Участок нашей цепи, расположенный между батареями, вдоль по линии, отдыхал в шоссейной канавке, прикрываясь небольшим снежным валиком. Всякий понимал, что этот тоненький валик, насыпанный ветром, не мог предохранить от вражеских снарядов и пуль, но чувство самосохранении невольно притягивало и к этому ненадежному закрытию!

Другой полк нашей бригады развернулся левее и, постепенно подвигаясь вперед, достиг р. Марицы. Это движение, стоившее значительных потерь, едва ли принесло пользу общему делу. Наши же потери состояли всего из двух человек убитыми и десяти раненых.

В сумерки бой утих и мы продолжали наступление к Филипополю. Столпление ночью около означеннаго города значительнаго числа войск повело к безпорядку.... Никаких распоряжений о расположении на ночлеге или об отводе квартир не было сделано и войскам, после большого перехода, с боем, пришлось томиться в неизвестности и мерзнуть, пока не было получено приказание стать биваком. Положение было крайне незавидное: после форсированнаго шести-дневнаго марша, при самых неблагоприятных климатических условиях, о чем было упомянуто выше, измученному и истощенному отряду, после 5-ти—6-ти часоваго боя, предстоял ночлег под открытым небом, при сильном ветре, в морозную ночь. Подобное, в сущности, ненормальное положение явилось результатом отсутствия инициативы у частных начальников.... Очевидно, что высшее начальство, руководившее операциями многих частей, разбросанных на громадном пространстве, не могло входить в разсмотрение различных деталей, а тем более порядка расположения войск на ночлеге. Мирная подготовка войск тоже давала себя чувствовать, — расположение по квартирам, на маневрах, не практиковалось и недостаток навыка в этом деле вел к более частому расположению войск бивачным порядком, что, без сомнения, тяжело отзывалось на здоровьи людей. 4-го января, утром, после проведенной нами тяжелой ночи, утомленныя войска были размещены по квартирам в северной части города Филипополя. Казалось, нашим испытаниям наступил конец и мы вполне насладимся отдыхом, нами столь заслуженным. На деле произошло иное, — точно какой-то злой рок преследовал нас! Не успели мы занять довольно удобныя квартиры, как последовало распоряжение высшаго начальства вывезти всю нашу бригаду на бивак, в наказание за грабеж, произведенный в городе, в минувшую ночь, несколькими нижними чинами. Эта суровая мера была тотчас же приведена в исполнение.


Переправа колонны генерала графа Шувалова через реку Марицу, близ Филиппополя во время ледохода.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

На другой день нас подняли по тревоге и около 11-ти часов дня мы получили приказание переправиться через р. Марицу и двинуться на шоссе к г. Станимака; этим движением имели в виду отрезать туркам путь отступления к г. Адрианополю вдоль подошвы Родопских гор, ограничивающих с юга филипопольскую равнину. Переправа через р. Марицу потребовала много времени: постоянный мост через эту реку был испорчен и пришлось переходить по одиночке по деревянным кладкам и доскам, набросанным около каменных быков моста, и пользоваться услугами лишь одного парома. Мост на козлах, сооруженный саперами, еще не был готов и им впоследствии воспользовались лишь вьюки с офицерскими вещами. Позднее выступление с бивака и безконечно долгая переправа через Марицу, а также неимение каких-либо положительных сведений о противнике и невозможность их добыть, вследствие отсутствия при колонне кавалерии, оказали существенное влияние на исполнение поставленной нам задачи.

На середине пути нас застигли сумерки, полк свернул с пути в д. Куклен, где и расположился на ночлег. Ночевка в этом пункте, жители котораго разбежались, устрашенные двух-дневным боем, оставила по себе весьма приятное воспоминание; д. Куклен была полною чашею, — в ней мы нашли массу всякаго добра: кроме теплых квартир, сравнительно хорошо обставленных, в наше распоряжение досталось много скота, домашней птицы и всякой провизии... Особенно поразило нас обилие сладостей: целые склады варенья, преимущественно из айвы, в громадных глиняных кувшинах, и мешки с очищенными грецкими орехами, находились почти в каждом доме. Раздолье было полное...

Слухи о близости турок требовали принятия особых мер предосторожности, — были выставлены сильныя дежурныя части и даже часовой на минарете для наблюдения за движением противника.

Ночь прошла спокойно. 6-го утром, в день Крещения, мы двинулись проселочною дорогою вдоль подошвы Родопских гор в гор. Станимаку. Нас ожидала торжественная встреча: греческое население этого городка, с хоругвями и духовенством во главе, приветствовало нас за городком и вообще выказывало большия симпатии и радушие. Из разговоров выяснилось, что в ту ночь, когда мы лакомились в д. Куклен, прозванной нашими солдатиками «медовою», и в ожидании возможнаго столкновения с турками, усиленно охраняли свой ночлег, — Сулейман-паша с ариергардом своей разбитой армии, всего, по показанию местных жителей, около шести таборов при десяти орудиях; имел кратковременный ночлег у них в городе. Понятно наше искреннее сожаление о том, что нас почему то свернули с шоссе для ночлега в д. Куклен. Если бы при отряде была кавалерия и окружающая нас обстановка хотя немного была бы ясна для начальствующих лиц, мы, без сомнения, продолжали бы путь к Станимаке и сама судьба столкнула бы нас с остатками турок, совершенно разбитых в достопамятном трехдневном бою под Филипополем и среди которых находился сам главнокомандующий. Было о чем горевать! Показаниям греков и болгар, разумеется нельзя было безусловно доверять и силы врага могли быть гораздо значительнее, но едва ли можно было сомневаться в благоприятном для нас исходе ночнаго боя, который сама судьба готовила для нас. Да и действительно, можно ли было сомневаться в победе восьми молодецких баталионов, с артилериею, горевших желанием померяться силами со врагом и показать, что и они достойны своих доблестных товарищей, имевших больше случаев заявить себя на поле брани и почти на наших глазах разметавших грозныя турецкия силы! На самый худой конец, — если бы противнику удалось уйти в малодоступныя Родопския горы, турецкая артилерия, по всей вероятности, попала бы в наши руки. Все можно объяснить случайными и неблагоприятными обстоятельствами, но человеку, даже не чувствующему за собою вины, как-то неловко было вспомнить, что несколько часов, проведенных нами в «медовой» деревне, лишили нас славы... Необходимо указать при этом еще на одно обстоятельство: если бы наша многочисленная кавалерия действовала энергичнее и давала бы более обстоятельныя сведения о противнике, то начальник западнаго отряда, без сомнения, имел бы возможность двинуть нашу бригаду на перерез отступающим туркам не только с ранняго утра 5-го числа, но даже 4-го января, безполезно для дела, проведеннаго нами на биваке, севернее Филипополя. На другой день мы перешли в г. Попазлы, находящийся на линии железной дороги Филипололь — Адрианополь. В этом пункте нам дан был двух-дневный отдых, крайне необходимый утомленным войскам. В Станимаке мы убедились лично в кощунственных поступках турок, надругавшихся над святынею; в Попазлы же нам пришлось видеть еще более ужасную, безчеловечную картину: какие-то изуверы замучили болгарина и вырезали ремни на спине у этого страдальца...

Это ужасное зрелище было лишь прелюдией к тем невыносимо тяжелым и удручающим картинам, которыя представлялись нам на каждом шагу при дальнейшем движении по шоссе к Адрианополю. На протяжении первых двух переходов в Коялы и Хаскиой мы видели везде следы безпорядочнаго бегства мусульманскаго и болгарскаго населения, а также неистовства турок. Религиозный фанатизм и война со всеми ея ужасами и действиями возбудили в сильнейшей степени озлобление турецких войск и всего турецкаго населения.... Зверь проснулся в человеке и ничто не могло обуздать проявлений дикой и безчеловечной расправы. Дорога представляла положительно мертвый путь, — так много трупов людей и животных валялось по сторонам ея! Эта ужасная картина разрушения и смерти становилась еще мрачнее при взгляде на валяющихся мертвецов: нередко попадались трупы с отрубленными головами, с обрезанными ушами и носами, а грудныя дети с разможженными головами!


Дорога между Софиею и Адрианополем во время наступления генерала Гурко.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Самыя крепкие нервы едва ли были бы в состоянии долго выдержать, а между тем такая дорога пролегала десятками верст.

Движение наше было снова форсированным, без дневок; люди изнурились, надорванныя силы отказывались служить... Бодрое настроение, которое замечалось во время труднаго марша к Филипополю, как бы исчезло... Заметны были угрюмость и недовольство...

Нам казалось после разгрома Сулеймана или вернее это чувствовалось инстинктивно, что к такой поспешности уже нет основания, что не представлялось крайней необходимости в форсировании сил совершенно утомленных воинов. Но война имеет свои законы, — необходимо было эксплоатировоть до конца результаты победоносных боев и не дать туркам возможности укрепиться в Адрианополе... Адрианополь, вторая столица империи Османов! Это магическое слово заставляло забывать все и напрягать последния силы, в надежде на скорый и продолжительный отдых.

Во время нашего марша к Мустафе-паше, городку, лежащему в одном переходе от Адрианополя, мы были приятно удивлены при виде поезда железной дороги, переполненнаго нашими бравыми солдатами; оказалось, что нам удалось утилизировать захваченный подвижный состав и этим способом передвинуть часть русской гвардии в Адрианополь для встречи в этом городе нашего Августейшаго Главнокомандующаго.

Последний переход до Адрианополя было особенно тяжел.... Судьба как будто нарочно распорядилась так, чтобы все невзгоды и лишения тяжелой походной жизни сильнее врезались в нашей памяти... Усталые люди еле передвигали ногами, а нас все гнали и гнали, точно на пожар... Тяжелое чувство охватывало нас...

Наконец, давно желанный Адрианополь показался вдали, — колонна остановлена в ожидании приказаний. Слышатся крики «ура» — это наши товарищи встречают Великаго Князя Главнокомандующаго.

Проходит время, а мы все ждем и ждем... Измученные люди лежат в грязи под дождем... Отсутствие инициативы у частных начальников и тут принесло свои горькие плоды; исключения были весьма редки и приятно отметить один факт, оставшийся в памяти: один из батарейных командиров, 31-й артилерийской бригады, не дожидась общаго распоряжения разбить бивак своей батареи, принял все меры к удобному размещению вверенной ему части.

Томительное ожидание наше не скоро окончилось, да и то, к сожалению, далеко не в благоприятном для нас смысле, — решено было поставить нашу колонну биваком, вблизи города. Положение незавидное: бивак в грязи при отсутствии подстилки и дров.

Между тем дождь все усиливался... Раздобыли лишь немного сырых дров, — пришлось прибегнуть к крайним средствам: стали разбирать и ломать соседния изгороди. Скажут самоуправство, но, ведь, оно было вполне простительное, являлась крайняя необходимость обогреть измученных, полуголодных и продрогших людей! Наконец, удалось уже в темноте развести костры, но тут случилось неприятное происшествие: послышались выстрелы и пули стали свистеть над биваком. Вероятно, какой-нибудь фанатик, ценою жизни нескольких гяуров, хотел приобрести право на блаженство в Магометовом раю... К счастью жертв не было.


Вид города Филиппополя.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Мы провели тяжелую ночь, — дождь все время не прекращался; все вещи были подмочены; считаем долгом упомянуть при этом, что многие офицеры, не увлекшись возможностью провести ночь под кровом, в ближайших домах, остались на биваке и подавали пример своим подчиненным в перенесении трудов и лишений походной жизни.

Лишь на другой день, утром, 15-го января, нас разместили по квартирам в предместьи Адрианополя. Это было сделано, к сожалению, немного поздно, — на людях, как говорится, живой нитки не осталось, и злополучная ночь, без сомнения, оставила по себе заметный след: не один десяток больных прибавился в госпиталях!

17-го мы вступили в самый город, где и заняли более удобныя квартиры. Стали приводить в порядок одежду и, в особенности, обувь. Последняя собственно существовала лишь по названию и потому осуществление на деле различных мер, клонящихся к удовлетворительному разрешению этого важнаго вопроса, представляло громадныя затруднения.

Среди новой деятельности более мирнаго характера все чаще и чаще поговаривали о мире, столь желанном для обеих сторон.

Ждать пришлось недолго: 19-го января, в 8 часов и 20 минут вечера, могучее русское «ура» загремело около конака, в котором имел местопребывание Августейший Главнокомандующий, и магическое слово «мир» пронеслось по всему городу. Испытанное при этом чувство радости и гордаго удовлетворения не поддается описанию. Такие счастливые моменты не часто приходится переживать!

Несмотря на окончание военных действий, нам жилось в Адрианополе не особенно весело; но, разумеется, десятидневная стоянка в этом городе благодетельно отразилась на крайне утомленных войсках. Люди подкрепились, отдохнули, побывали в бане, привели в возможный порядок свою одежду и амуницию, — словом, подготовились к продолжению похода. О дальнейшей судьбе нашей говорили разно: одно время распространился слух, что мы останемся в Адрианополе, но вскоре оказалось, что нам предстоит поход к Константинополю, уже в условиях почти мирнаго характера, и, действительно, 24-го января мы двинулись в дальнейший путь.


Общий вид города Адрианополя.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Поход от Адрианополя до г. Силиври, по равнинной местности, крайне однообразной и совершенно лишенной растительности, не представлял никакого интереса; невылазная грязь сильно затрудняла передвижения войск, а попутные населенные пункты редко представляли соответствующия удобства для размещения по квартирам. Однако, южная природа сильно подбадривала нас: хотя по утрам бывали еще морозы, но уже чувствовалось приближение весны: яркое солнышко грело по летнему, кое где зеленела травка... 30-го января, на переходе из г. Чорлу в с. Чонт, мы заметили вдали на горизонте блестящую белую полосу... Радостно забились наши сердца, — ведь это было Мраморное море! Вот куда занесла судьба доблестных русских воинов! Чувство полнаго удовлетворения охватило нас: ведь чтобы достигнуть берегов этого заветнаго моря, немало пришлось преодолеть серьезных преград: Дунай, Балканы, Ихтиманския горы — промелькнули в уме... Дальше идти некуда — вся вражеская земля измерена нашими ногами! Сколько мощи, крепости, выносливости, энергии, самоотвержения, сознания своего долга, покорности судьбе надо было проявить, чтобы достигнуть таких грандиозных результатов! Счастлив тот народ, сыны котораго способны на такие подвиги! Русский человек скромен и благодушен, он не привык кичиться перед другими величием свершенных им дел, но все же он в глубине своей души чувствует свою силу и национальное самосознание постепенно все более и более проникает в его темную, серую массу.

1-го февраля, после небольшаго перехода, под дождем и снегом, мы прибыли в г. Силиври, расположенный на берегу Мраморнаго моря. В течение недельной стоянки в этом пункте мы порядочно отдохнули, да и в отношении продовольствия чувствовали себя недурно, так как в этом приморском городке почти все можно было достать.

В это время распространились весьма тревожные слухи: говорили о вмешательстве Англии в пользу турок, о неприязненных действиях Австрии и о возможной войне с этими державами. 7-го числа мы получили приказание выступить далее в с. Буюк-Чекмедже. Неопределенность положения и разноречивые слухи неприятно действовали на нас. Неужели опять придется воевать? — Вот вопрос, который мы не раз себе задавали и, сказать по правде, мысль о возможности продолжения войны не особенно радовала нас... После пережитых тяжелых трудов наступила реакция и мы ждали с нетерпением конца нашим скитаниям.

8-го февраля, после 26-ти-верстнаго перехода, мы прибыли к с. Пулоя-киой, лежавшему вблизи демаркационной линии, разделявшей недавних противников. Окружающая обстановка для нас оставалась все еще далеко неясною, но одно представлялось несомненным, что мы идем к Константинополю, под стенами котораго и заключим мир с побежденным врагом. Казалось лучшаго результата нельзя было и желать!

В ночь с 10-го на 11-е февраля нас подняли по тревоге и двинули к мосту через заливчик у Буюк-Чекмедже... Что нам предстояло делать, наверное не было известно, но упомянутые выше слухи и ночная тревога действовали возбуждающим образом. Разсвет застал нас под ружьем в виду грозной турецкой позиции. Оказалось, что турецкий паша, начальствовавший над отрядом, сосредоточенным у Буюк-Чекмедже, отказывался очистить эту позицию. Решено было силою принудить турок открыть нам путь к столице империи Османов. Послан был парламентер и мы с понятным нетерпением и волнением ожидали известия о результате переговоров. Вскоре все объяснилось: пререкания, к счастию, закончились благополучно и мы двинулись вперед по длинной каменной гати и мосту...

Ночная тревога, при полной неизвестности дальнейших действий, была произведена столь неожиданно, что мы первое время совершенно не отдавали себе яснаго отчета о том, что нас ожидает... Только теперь, переходя через залив по длинному мосту и глядя на укрепленныя противником высоты, мы могли оценить силу этой позиции и поблагодарить Господа Бога за то, что нас миновала чаша сия. Много жертв стоила бы нам атака этой, хорошо укрепленной и чрезвычайно сильной, по своим природным свойствам, позиции, примыкавшей левым флангом к Мраморному морю и прикрытой с фронта и отчасти с праваго фланга Буюк-Чекмеджийским заливом. Пришлось бы наступать по единственной переправе, под сосредоточенным огнем турок, занимавших командующую позицию с превосходным обстрелом. Излишняя горячность и торопливость могли бы обойтись во много сотен жизней! Все хорошо, что хорошо кончается... для нас же день 11-го февраля прошел более чем благополучно.

Турецкий ариергард, отступавший на наших глазах, производил весьма приятное впечатление, солдаты имели бравый вид и одеты были безукоризненно... Какой контраст с победоносным русским воинством! Обстоятельство это объясняется весьма просто, ведь турки находились всего в двух переходах от своей столицы, главнаго источника всех средств государства. После небольшаго перехода мы подошли ко второй такой же грозной позиции турок, занимавших командующия высоты, за заливом, около д. Кучук-Чекмедже.

Мухтар-паша, командовавший отрядом, расположенным у этого пункта, просил лишь замедлить наступление, дабы дать ему возможность постепенно и в порядке очистить эту позицию.

12-го мы простояли против Кучук-Чекмедже, в ожидании подхода подкреплений и исполнения даннаго турками обещания.

На следующий день мы перешли по единственно длинной гати в с. Кучук-Чекмедже. Последняя значительная преграда была нами пройдена и мы расположились биваком в д. Галатария, в виду Константинополя! Бездействие и неизвестность дурно отзывались на расположении духа. Стали опять распространяться различнаго рода тревожные слухи, говорили о предстоящей войне с Австриею, о всяких увертках турок, имевших целью выиграть время в надежде на заступничество наших европейских недоброжелателей..., лишь изредка раздавались более приятныя речи о скорой посадке на суда для возвращения на родину.

17-го февраля наш покой был нарушен «тревогою». Мы недоумевали, не понимая, чтобы это могло обозначать... Нас двинули к С.-Стефано, городку, в котором расположилась главная квартира армии. На поле, севернее С.-Стефано, в виду Константинополя, чудная панорама котораго представилась нашим взорам, быстро сосредоточилась значительная часть наших войск, собранных под стенами турецкой столицы.

Его Высочество, Августейший Главнокомандующий, пожелал видеть и поблагодарить свою доблестную армию за ея подвиги и труды. Поговаривали, что этот внезапный смотр был произведен также с целью воздействовать на турок и ускорить переговоры о заключении мира.

В знаменательный день 19-го февраля в войсках были отслужены молебствия, а для ближайших частей назначен был общий церковный парад.


Молебствие в лагере при Сан-Стефано, по случаю заключения мира, 19 Февраля.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Участвовавшия в параде войска долго не возвращались на свои биваки и среди лиц, оставшихся дома, распространилась тревога... Всякия мысли лезли в голову, стали думать, не пошли ли войска в Константинополь... Вдруг послышались крики «ура»! Тревожныя мысли быстро исчезли — мы инстинктивно поняли, что мир заключен.

Предчувствие нас не обмануло: это радостное событие действительно свершилось в памятный день, 19-го февраля, в 6 часов пополудни.

Стоянка наша в с. Галатария не отличалась особенными удобствами: дождливая погода делала житье на биваке не особенно приятным; недостаток дров, фуража и отчасти продовольственных припасов ощущался весьма заметно. Впрочем, собственно, офицеры были обставлены весьма удовлетворительно: многие из них жили в селении и могли приобретать у маркитанта гвардейскаго корпуса Львова не только необходимые предметы для продовольствия и домашняго обихода, но даже и предметы роскоши и притом по удешевленным ценам. Явилась даже возможность устраивать «увеселения» для гг. офицеров, как названо было в одной из записок приглашение офицеров на дружескую беседу, по случаю приобретения «по сходной цене» нескольких ящиков шампанскаго.

Однако, эти «увеселения» мало оживляли офицерство. По окончании тяжелых трудов и лишений наступила естественная реакция — упадок сил и духа, тем более, что в это время замолкли разговоры о возвращении на родину и стали усиленно распространяться слухи о том, что мы надолго засядем под Константинополем, в ожидании решения, европейскою конференциею, нашего спора с Турциею. Одни слухи об этом волновали и раздражали нас... Тяжело было думать, что наши необычайныя усилия и победы могли привести к таким печальным результатам! Зачем же мы приносили такия жертвы, неужели же для того, чтобы терпеть еще новое, неслыханное оскорбление! Подтверждением смутных слухов послужило передвижение нас 25-го февраля в чифтлик (хутор) Папаскиой. Неопределенность положения и отвратительная погода не могли, конечно, способствовать бодрости духа. Наконец, 7-го марта, мы получили определенныя, но, к сожалению, прискорбныя сведения о нашей дальнейшей судьбе: отъезд наш был отложен на неопределенное время! Это известие произвело на нас удручающее впечатление...

10-го марта мы снова переменили свое местожительство и стали по квартирам в д. Виран-Босна.

Полное бездействие вредно отзывалось на здоровьи и духе войск. Наше душевное настроение вполне определялось словами: скука, скука и скука... В средних числах марта погода улучшилась, наступили теплые, точно июньские, дни. Для поддержания бодрости духа, заполнения времени и сколачивания частей, получивших запасных, стали производить строевыя занятия. Поездки в Константинополь разнообразили нашу жизнь и, конечно, развлекали нас, но подобныя путешествия строевым офицерам нельзя было совершать часто, да и в финансовом отношении это было накладно — за все брали с нас втридорога.


Смотр гвардии в Сан-Стефано.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Довольствие офицеров улучшилось с открытием в пункте нашей стоянки ресторана «Бекас». Громкое наименование ресторана было присвоено наскоро сколоченному дощатому бараку, а длинный нос юркаго грека-распорядителя подал офицерам мысль назвать его заведение рестораном «Бекас». Жизнь наша проходила крайне монотонно: утром чтение и праздные разговоры, затем завтрак, скитания по биваку, с нанесением визитов ближайшим соседям-товарищам, потом обед, гулянье и снова чтение... Изредка бывали строевыя учения, а по вечерам игра в городки, в карты и в рулетку. Достаточно было взглянуть на лица окружающих, чтобы безошибочно определить, что скука царствовала повсюду... Вокруг все те же лица, все те же речи — даже приятели стали надоедать друг другу! Слово «скучно» произносилось чаще всех других... Даже и Светлое Христово Воскресение мы встретили далеко не радостно.

Произшедшая в это время перемена высшаго начальства мало нас интересовала. Первые дни командования генерал-адъютанта Тотлебена, заменившаго Великаго Князя, отбывшаго в Россию, прошли почти незамеченными для войск.

Полная неизвестность продолжала подавлять нас: то говорили, что скоро едем, то, что остаемся на продолжительное время; поговаривали о продолжении войны, о войне с Австриею и Англиею но среди нас проявлений воинственности в эти дни было мало — настроение было совсем мирное и довольно угнетенное. Подобное пассивное отношение ко всему окружающему, в связи с бездействием, сильно способствовало развитию болезненности в войсках: в полках заболевало ежедневно по несколько десятков нижних чинов; истощенные организмы слабо сопротивлялись всяким болезнетворным началам и ряды наши значительно редели... С наступлением жаркаго времени болезненность и смертность еще более усилились... Душа болела, глядя на все увеличивающееся число госпиталей и кладбищ!

Новый главнокомандующий вскоре заставил о себе говорить; мы усиленно стали укреплять свои позиции, устраивать и улучшать пути сообщения между ними, приводить в порядок свои лагери. Заговорили громче о продолжении войны, об атаке турок, расположенных на позициях, впереди Константинополя... Воинственное настроение стало охватывать нас... Тяжело и больно было видеть, как у турок точно грибы после дождя выростали все новыя и новыя укрепления. Подчас какое то озлобление овладевало нами... Что то небывалое происходило перед нашими глазами: побежденный враг, заключивший с нами мир, продолжал поспешно укрепляться!.. Ведь это же делалось против нас и для нас было, конечно, совершенно ясно, что этого позволить нельзя, что это какая то нелепость, что если необходимо воевать, то, разумеется, нет смысла ждать, пока противник окончит свои приготовления и скажет: теперь пожалуйте! Надо было все это видеть и выстрадать, чтобы понять волновавшия нас чувства!.. Оценивая силу хорошо укрепленной, на наших глазах, турецкой позиции, которая значительно командовала над окружающею местностью и прикрывалась с фронта ручьем, протекавшим по болотистой труднопроходимой долине, мы не предавались иллюзиям; мы ясно видели, что атака этой позиции будет стоить страшных жертв, но в то же время нисколько не сомневались в успехе и хотели доказать еще раз, что для доблестной русской армии нет преград и что только ея успехи должны венчать дело, а не разсуждения каких-либо конференций. Неоднократно вставал перед нами вопрос: зачем мы не заняли Константинополя ранее, когда это было сравнительно легко? Вопрос этот, конечно, оставался без ответа, и мы полагаем, что многие высокостоящия лица, более нас осведомленныя, едва ли могли ответить на него удовлетворительно. Нескоро, быть может, и правдивая история разрешит эту загадку, которая немало волновала наши юныя головы, в течение тягостной стоянки под стенами знаменитаго города!


Молебствие в лагере при Сан-Стефано, по случаю заключения мира, 19 Февраля.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Время все шло вперед, а наша жизнь текла еще более монотонно и скучно, — учения, наряды и караулы не особенно обременяли войска, но не они, конечно, могли украсить наше неприглядное житье. Разнообразные и малоправдоподобные слухи и всякия сплетни настолько надоели и приелись, что мы перестали многому верить. Из газет мы узнали о конференции, но добра ожидать от нея, разумеется, не могли; повидимому, наши недоброжелатели пытались протянуть время, а мы неосторожно попались на эту удочку. Толки о возвращении в Россию затихли, все как-то надоело, ко всему стали относиться апатично; даже погода в конце мая на несколько дней резко изменилась: наступившие холода, дожди и сильный ветер и без того способны были навести уныние.

Вскоре погода снова резко изменилась и настали жаркие дни. Санитарное состояние войск, надорванных тяжелыми трудами зимней кампании, под влиянием неблагоприятных условий стоянки и резких климатических перемен, все более и более ухудшалось. Госпитали были переполнены и явилась необходимость в быстрой эвакуации больных морем, на родину. Усиленная перевозка потребовала увеличения состава лиц для производства этой операции и я неожиданно получил предложение поступить в распоряжение инспектора госпиталей действующей армии. При нормальной обстановке, конечно, не особенно приятно было бы покинуть тесную полковую семью и возиться с больными, в числе которых был значительный процент заразных, но при упомянутом выше тяжелом душевном настроении сделанное предложение казалось заманчивым.


Офицеры Лейб-Гвардии Семеноского полка в лагере у Сан-Стефано.
(ЦГАКФФД www.photoarchive.spb.ru)

Многие, пожалуй, позавидовали счастливцу, которому представлялся случай побывать раньше других в давно покинутой матушке-России!... На другой день я отправился представиться новому начальству. Почтенный генерал принял меня чрезвычайно любезно и выразил сожаление о позднем прибытии, вследствие чего он принужден был отправить с больными, в качестве коменданта парохода, последняго из офицеров, оставшихся в его распоряжении; при этом генерал указал рукою на громадный 4-х-мачтовый английский пароход «Суматра», стоявший под парами на С.-Стефанском рейде. Из дальнейшаго разговора выяснилось, что пароход через несколько минут снимается с якоря и идет в Одессу. Я с своей стороны, выразил сожаление, что не удалось сразу приняться за серьезное дело и чистосердечно заявил, что весьма огорчен тем обстоятельством, что отходящий пароход отправляется именно в Одессу, где у меня имеются родственники и знакомые, и посетить которую мне особенно хотелось. Симпатичный генерал предложил мне отправиться в качестве помощника коменданта и прибавил при этом: «Вам обоим найдется занятие, пароход большой и больных на нем много». Желанное предложение сразу озадачило меня, — предстояло, буквально, сию же минуту решиться на поездку в Россию, не имея при себе никаких вещей, даже пальто! После нескольких секунд размышления, решение было принято.

День был чудный, на море полный штиль; ничто, казалось, не могло предвещать неудачи столь быстро осуществленной поездке, а между тем судьба распорядилась иначе...

Чудная панорама Босфора приковывала к себе взоры всех каютных и палубных пасажиров. Трудно представить себе что либо красивее и живописнее этого восхитительнаго уголка, именуемаго Босфором и Золотым Рогом. Очертания оригинальных и величественных сооружений еще резче оттеняли зеленовато-голубыя воды безподобной бухты. Вот и Долма-Бахче — мраморный дворец повелителя правоверных.

Недолго нам пришлось любоваться этой восхитительной картиной, тревожные сигналы отвлекли наше внимание в другую сторону и нам представилось зрелище, опасный характер котораго не сразу даже был понят нами: справа быстро приближался к нам другой пароход и вскоре стало ясным, что столкновение неминуемо. Ужасная минута. Послышался треск, пароход сильно покачнуло влево, а затем он начал медленно накреняться вправо... В момент столкновения мы инстинктивно схватились за перила, сжали их и многие закрыли глаза... Наконец, пароход остановился в наклонном положении... Должностныя лица бросились к носовой части и к капитану парохода, чтобы убедиться в степени угрожающей нам опасности... К счастью, океанский пароход имел в своей носовой части непроницаемыя переборки и хлынувшая в отверстие вода встретила преграду и сразу не попала в трюмы. Кое-где успели заткнуть дыры и опасность миновала...

Отлегло от сердца... Благодарение Создателю, все окончилось благополучно. Страшно даже подумать о том несчастии, которое могло произойти: в трюмах лежало около 700 нижних чинов и, без сомнения, никто бы не спасся. Ширина Босфора в этом месте до 2 1/2 — 3-х верст, а сильное течение едва ли дало бы возможность даже опытному пловцу достигнуть берега...

Пришлось съехать на берег, чтобы отправить телеграму инспектору госпиталей об этом несчастном случае, а затем заняться перегрузкою больных на другой пароход, который и доставил нас обратно в С.-Стефано.


Вид Сан-Стефано на Мраморном море.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Так неудачно окончилась моя поездка в Россию и на другой уже день снова пришлось возобновить прежнюю скучную, монотонную и тяжелую жизнь.

Стали ходить упорные слухи о неудачном для нас начале Берлинскаго конгреса. Силы наши все более таяли, несмотря на приход нескольких маршевых команд, а турки все усиливались и укреплялись... Закрадывалось сомнение, хватит ли у нас сил для нанесения, в случае надобности, последняго, мощнаго удара оправившемуся и усилившемуся врагу? Общая неудовлетворенность чувствовалась все сильнее: мы ясно сознавали, что жертв и подвигов принесено было слишком много, результаты же нам казались жалкими.

Тревога 5-го июня указала нам, что моральныя силы турок, повидимому, несколько окрепли. Нас подняли ночью и выдвинули на передовую позицию; целый день мы простояли на ней в полной готовности атаковать сильную от природы и искусно укрепленную позицию турок... Мы видели, как турецкия цепи быстро разсыпались по передовым траншеям и дула их ружей грозно выглядывали из бойниц.,. Не весело было сознавать, что, благодаря нашему бездействию, недостаточной твердости и настойчивости, мы сами позволили врагу, уже подписавшему мирный договор, возвести на наших глазах грозныя укрепления... Нас снова охватило чувство озлобления — явилось сознание, что если мы развернемся во всю мощь, то ничто не устоит перед нами, мы верили в успех..., но мы отлично понимали, что этот успех придется купить слишком дорогою ценою и что в этом виновны мы сами.

Тяжело сознаваться в своих ошибках, но надо надеяться, что это сознание быть может послужит когда либо к нашему исправлению. Справедливо говорят: чужим опытом учись...; конечно, это лучше, чем все самому выстрадать и перенести; но собственный опыт чувствуется сильнее и о нем почаще надо вспоминать, чтобы не повторять старых грехов, за которые так часто и так дорого нам приходилось расплачиваться.

Вся эта тревога произошла из за поставленной нами вышки; это обстоятельство не понравилось турецкому генералу Фуаду-паше и он предложил нам убрать вышку, прибавив при этом, что в противном случае он сам примет для этого соответствующия меры.

Требование дерзкаго паши, разумеется, не было удовлетворено и с его стороны не последовало никаких «соответствующих» мер, однако, мы целый день простояли под ружьем. С горьким чувством покинули мы передовыя позиции и вернулись на свои биваки.

Опять та же тяжелая и скучная жизнь, те же разноречивые и подчас нелепые слухи: говорили даже, что пойдем назад пешком, кто говорит в Румынию, а кто — в Бургас. Ничего нельзя было понять, что происходит кругом...; тяжелое время переживали мы. Страстно хотелось развлечься и я вспоминая о своей неудавшейся поездке на родину, с нетерпением ожидал первой возможности уехать с больными на каком нибудь пароходе. Случай скоро представился: 9-го июня отходил пароход «Анжелика». Описание этого втораго морского путешествия представляет некоторый общий интерес, как илюстрация порядков, имевших место при эвакуации больных; мы отнюдь не имеем в виду осуждать недостаточную, быть может, распорядительность некоторых лиц, поставленных во главе дела, так как, во-первых, не знаем хорошо тех условий, в которых они находились, а, во-вторых, вполне понимаем трудность новаго и сложнаго дела, которое они призваны были осуществить. Мы хотим лишь указать на маленький эпизод, ясно свидетельствующий о том, что не все мелочи могут быть предусмотрены, что не всегда все совершается обдуманно и по заранее составленному росписанию, и что толковое исполнение какого либо дела требует подготовки многих мелких исполнителей, не только знающих дело, но и обладающих известною долею инициативы.

Узнав о том, что пароход «Анжелика» везет больных в Николаев, я с удовольствием отказался от комендантства в пользу другого лица и поехал для развлечения на катере на пароход «Одесса», русскаго общества пароходства и торговли, только что прибывший в С.-Стефано.


Русский пароход "Великий Князь Константин".
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Подходя к пароходу, мы уже издали слышали громкие голоса и российскую брань... Шла разгрузка скота, привезеннаго для продовольствия действующей армии; с бедными быками мало церемонились: с помощью особых приспособлений их вытаскивали из трюмов и прямо выбрасывали в море, а затем несколько лодок конвоировали плывущее стадо и направляли его к берегу.

Познакомившись с пароходным начальством, очень милым и любезным, мы вскоре узнали причину энергичных восклицаний, слышанных нами по пути к пловучей русской територии... Оказалось, что пароход «Одесса», еще не зафрахтованный для войсковых перевозок и не только совершенно не приспособленный для этой цели, но и сильно загрязненный только что привезенным скотом, получил экстренное приказание от главнокомандующаго немедленно грузить больных и доставить их в Одессу. Положение капитана действительно было незавидное; да, кроме того, он не имел и помощника, который наблюдал бы за хлопотливою и продолжительною процедурою посадки людей на пароход, стоявший на рейде, вдали от берега и не обезпеченный необходимыми для сего средствами. Я тотчас предложил свои услуги и, известив об этом инспектора госпиталей, вступил в исправление обязанности коменданта санитарнаго парохода. Работа дружно закипела: несколько часов происходила, на скорую руку, очистка парохода, а затем стали прибывать больные... Необходимо было торопиться, чтобы засветло пройти Босфор.

Кое как справились с нагрузкою, к вечеру снялись с якоря и полным ходом прошли через Босфор, любуясь его чудной панорамой при закате солнца. В сумерки мы вышли в открытое море и через 36 часов пути, с радостным волнением, вглядывались в видневшиеся на горизонте родные берега... Трудно описать то чувство, которое охватило нас при взгляде на красивую картину, представлявшую с моря нашею южною красавицею — Одессою.

11-го июня, около полудня, пароход «Одесса» ошвартовался у маяка карантинной гавани. Против всякаго ожидания, пристань была пуста и нас никто не встретил, хотя телеграма об отходе парохода и была своевременно послана; почему это произошло, мы точно не могли узнать, но, во всяком случае, это обстоятельство заставило больных и слабосильных нижних чинов провести еще одну ночь в трюмах парохода — в душном и антигигиеническом помещении, в особенности после двух-дневнаго морского перехода в свежую погоду. Лишь с горькою ирониею можно было назвать наше временное жилище санитарным пароходом. На другой день прибыли лазаретныя линейки с необходимым персоналом служащих и скоро утомленные узники были выпущены на свободу и переехали во временной госпиталь.

Сдав больных, я также съехал на берег и целых три дня наслаждался отдыхом, имевшим особую прелесть после всего пережитаго и столь продолжительнаго скитания по турецкой земле.

16-го июня я прибыл на пароход «Одесса», который к этому времени уже был зафрахтован для перевозки войск и на нем спешно были произведены необходимыя приспособления; вечером назначено было отправление его в С.-Стефано. Вступая на палубу «Одессы», я и не подозревал, что через несколько минут меня постигнет некоторое разочарование... Дело в том, что вскоре мне пришлось познакомиться с новым лицом, принадлежавшим, повидимому, к служебному персоналу парохода… Оказалось, что это лицо было назначено русским обществом пароходства и торговли для исполнения обязанностей коменданта парохода, после того как был подписан контракт с военным ведомством о предоставлении парохода «Одесса» в распоряжение последняго для перевозки больных. Таким образом моя должность была упразднена, отчасти и по моей вине, ибо я не догадался сообщить, кому следует, в управлении пароходства, о своей роли; подлежащее же войсковое начальство позабыло уведомить «общество» о своем, хотя отчасти и самозванном, представителе. Пришлось в качестве пасажира вернуться в полк и скучать в ожидании новой командировки. Последняя представилась после исправления парохода «Суматра», потерпевшаго описанную выше аварию в Босфоре.

Тяжелое житье победоносных русских войск близилось к концу, разговоры о посадке и отправлении на родину стали принимать уже более осязательныя формы... Наконец, настал давно и страстно ожидаемый день: полк приступил к посадке и через трое суток, 21-го августа, высадился в Севастополе.


Хоругвь Его Имп. Выс. Главнокомандующего дунайской армией.
(Иллюстрированная хроника войны 1877-1878 гг.)

Дальнейшее путешествие по матушке Руси было для нас сплошным праздником: отовсюду приветствия, пожелания, торжественныя встречи и обильное угощение.

В первых числах сентября, после годоваго отсутствия, мы триумфально вступили в Петербург и заняли свои постоянныя квартиры.

Передать те чувства, которыя волновали нас при вступлении в столицу, после победоносной кампании, разумеется, не представляется возможным... Чтобы понять испытанное нами радостное волнение и охватившее нас гордое чувство удовлетворенности и исполненнаго долга, для этого необходимо самому испытать и перечувствовать все то, что слабыми красками изображено в настоящем очерке. Лишь только тот, кто бросит все дорогое и хорошее на родине и проведет долгий срок на чужбине, при самых трудных условиях жизни, кто измерит своими шагами вражескую страну и перенесет при этом массу трудов, лишений и опасностей, неизбежно связанных с военным временем, лишь только тот может вполне оценить наше душевное настроение в памятный день 8-го сентября 1878 года.

Редко человек переживает такия чудныя минуты. Да оно и понятно: то, что дается легко, не особенно ценится нами, а такия испытания, как те, которыя нам довелось перенести и которыя оставляют в душе неизгладимые следы на всю жизнь, бывают нечасты и не всякому выпадают на долю.

  Д. Баланин.



Баланин Д.В. Турецкий поход 1877-1878 годов.

Публикуется по изданию: Военный Сборник № 10, 1897 г., стр. 241-263, Санкт-Петербург. Напечатано в типографии Департамента уделов, Лит., № 39. Оцифровка текста, html-вёрстка, подбор иллюстраций, комментарии сайта - Тимур Белов. 2014. При использовании текста ссылка на эту страницу обязательна.