Дирин П.П. История Лейб-Гвардии Семёновского полка.

Глава XX. Отечественная война 1812 г.

Перед войною 1812 г. — Приготовление к походу. — Поход из С.-Петербурга до Вильно. — Состав и расположение наших армий. — Армия Наполеона. — Переправа Наполеона через Неман. — Начало войны. — Письмо Императора Александра I-го к графу Салтыкову. — Свенцяны. — Поручение флигель-адъютанту Бенкендорфу. — Дрисса. — Отъезд Государя в Москву. — Отступление от Дриссы. — Соединение 1-й и 2-й армий. — Отступление от Смоленска и Вязьмы. — Неудовольствие против главнокомандующаго. — Приезд князя Кутузова к армии. — Болезнь Криднера. — Полковник Посников. — Бородино. — Отступление к Москве. — Оставление Москвы. — Движение по рязанской дороге. — Переход на калужскую дорогу. — Тарутинский лагерь. — Бивуак при Мало-Ярославце. — Движение к Вязьме. — Подвиг подпоручика Обрезкова. — Расположение князя Кутузова к полку. — Его беседы. — Преследование французов до Краснаго. — Красное. — Копысь. — Движение к Вильно. — Бегство Наполеона. — Вильно. — Назначение генерала Потемкина командиром л.-гв. Семеновскаго полка.

Перед войною 1812 г.

В ясныя, зимния ночи, в глубине морозно-синяго неба, в России появилась комета. Толковники-грамотеи из народа объясняли, что это «планида ходит по аэру» народ-же просто называл ее «хвостатою звездою», или «звездою с помелом» и, вздыхая говорил: «не к добру все это: пометет она землю русскую!» Состояние умов было тревожное; все ждали не то голода, не то мора, но в большинстве общее мнение склонялось к тому, что «быть войне! быть войне великой!» Это ожидание было между тем и всеобщим желанием.

Год, предшествовавший войне, был особенно тяжел для России. К финансовому кризису присоединились и многия другия бедствия. Со всех концов государства прилетали безпрестанно вести самаго грустнаго и тревожнаго характера: то наводнения, то вихри, то пожары. Пожары приписывали поджигателям и «навождению Бонапартову», который подослал множество агентов и шпионов, чтобы «всякими бедами заполонить себе Россию». А тут еще, как нарочно, эти толки находили себе фактическое подтверждение. В Подольской губернии, например, накрыли целыя шайки польских поджигателей, в Смоленске, в Могилеве, в Севастополе ловили французских шпионов, которые делали съемки и собирали статистическия данныя, выдавая себя за учителей, лекарей, художников и коми-вояжеров. Эти странствователи занимались в то-же время возбуждением малодушных людей к мятежу и предательству.

Самое имя Наполеона, озаряемое неизменным блеском кровавых побед, нравственно влияло на умы современников, заключая в себе какое-то безотчетное понятие о безграничной силе, а на темную массу простаго народа наводило даже панический и таинственный ужас, словно-бы имя таинственнаго духа. Явились пророчества, явились предвещатели, которые говорили, что близится день страшнаго суда Божия, ибо антихрист уже народился и действует. В Наполеоне мнили апокалипсическаго «зверя», потому что имя его, остроумно переложенное на еврейския цифры, «показует 666 — число зверино»; а так как апокалипсис в другом месте определяет предел славы зверя числом 42, то в народе питали утешительную надежду, что 1812 год, в котором Наполеону исполнится сорок два года, будет и его «пределом», т. е. временем его падения.

При всеобщем желании войны, однако мало кто надеялся на успешный исход ея. Вся Европа была убеждена, что Наполеон в самое короткое время окончательно раздавит Россию, которая хотя и недоумевала, хотя и ожидала погрома, но тем не менее вся, как один человек, готова была встать и умереть за оскорбленное отечество. Ждали смерти, но радовались, видя что правительство не колеблется, но энергически готовится к войне; рекрутские наборы производились с неимоверным и неслыханным еще успехом: народ шел в рекруты «своею доброю охотой»[1].

Приготовление к походу.

Настал 1812 год, памятный каждому русскому, тяжкий потерями, знаменитый блистательною славою. В начале года, л.-гв. Семеновский полк стоял по обыкновению в своей Петербургской слободе. Среди забот о новом устройстве и о переходе в только-что отстроенныя казармы, полк получил, в последних числах февраля, приказ о выступлении гвардии к западной границе. Начались приготовления, этот раз менее сложныя, чем в предществовавшия кампании, так как полк выступал в полном составе. В Петербурге приказано оставить только больных и слабых, из которых составилась команда[2], вверенная начальствованию штабс-капитана Верещагина. Для облегчения сборов Государь пожаловал всем чинам не в зачет третной оклад жалованья[3].

Поход из С.-Петербурга до Вильно.

9-го марта, отслужив молебен, потянулся полк по Царскосельскому шоссе; за каждым батальоном следовало двое саней для больных, наем которых у обывателей возложен был на батальонных командиров[4]. Вскоре по выступлении из Петербурга было получено росписание всех войск по корпусам и армиям и, вместе с тем, назначены новыя начальствующия лица. Гвардия узнала, что составляет 5-й корпус 1-й западной армии; корпусным командиром назначен Его Высочество Цесаревич Константин Павлович, начальником дивизии — генерал-майор Ермолов, командиром бригады генерал-майор барон Розен. Описывать подробности похода было-бы повторением того, что нами было сказано в предъидущей главе. Отметим только некоторыя особенности.

В Перебродье полк был остановлен впредь до приказания; вместе с тем, сделано распоряжение быть в полной готовности к тревоге. Для этого определено сборное место и предписано нижним чинам постоянно иметь ранцы уложенными и застегнутыми. Вскоре пришло известие о назначении главнокомандующим Барклая де-Толли. Вместе с тем из рук в руки стал переходить его приказ по армии, в котором он между прочим делает воззвание ко всем чинам в следующих словах:

«Воины! Государь наш всемилосердый, ваш отец, полагает всю надежду на вас, а любезнейшее отечество наше возлагает защиту свою на вас. Окажите себя достойными сей доверенности и приобретите себе вечную и потомственную благодарность своих сограждан».

Толки и перезсуды о возможности и способе войны с Наполеоном наполняли все свободное от службы время. Здесь, в захолустье, полку, разбросанному по бедным грязным белорусским деревням, пришлось встретить в этот достопамятный год Светло-Христово Воскресенье. Но так как ни в одной из деревень полковаго района церкви не было, а вместе с тем, из опасения тревоги, людям запрещено было отлучаться из своих деревень, то полковому священнику пришлось всю ночь с 20-го на 21-е апреля разъезжать из баталиона в баталион, чтобы славить Воскресение Христово.

На второй день праздника, полк выступил с квартир и продолжал поход до местечка Комай, где опять его остановили, но уже на более продолжительное время. Кантонирквартиры в Комае продолжались без малаго месяц; время это было посвящено исключительно занятиям строевым. Здесь Цесаревич сделал полку инспекторский смотр во всех подробностях осмотрев обмундирование, вооружение, снаряжение и строевое образование. Как видно Его Высочество нашел полк в блестящем состоянии, потому что счел нужным отдельно писать об нем Государю. Всегда милостивый и отечески заботливый о полке, Император, не смотря на массу дел первостепенной важности, занимавших всякую его минуту, и тут благоволил оказать знак великой своей милости к полку. Он собственноручно написал командиру полка, полковнику Криднеру, следующий рескрипт[5].

«Карл Антонович, из письма брата моего весьма приятно мне было видеть порядок, в котором он нашел Семеновский полк. Приписывая оный неусыпному старанию и бдительности вашей, с удовольствием объявляю вам мою благодарность, быв уверен что и впредь вы мне доставите новый случай отличить вашу службу. Пребываю на всегда вам доброжелательным».
  «Александр».

28-го мая полк прибыл в Вильно и расположился на биваке, не доходя города. На следующий день утром, на поле Погулянках, он имел счастие видеть своего Государя, на котором теперь были сосредоточены глаза всей России. На Погулянках происходил смотр всей гвардии, по окончании котораго полки разошлись по отведенным им квартирам. Наши стали в окрестностях Вильно. Офицерам и нижним чинам строго запрещено отлучаться от своих частей, и только в случае необходимости разрешено офицерам ездить по очереди в город, но не более как по 4 человека с полка и при том с тем условием, чтобы по прибытии в город они непременно являлись бригадному командиру[6].

Состав и расположение наших армий.

Русския войска, собранныя на западной границе, разделены были на три армии, из коих 1-я и 2-я были расположены по западной границе от Россиен до Брест-Литовска; третья-же армия должна была составить левый фланг этого расположения на Волыни, гвардейский (5-й корпус) входил в состав 1-й армии. Растянутость наших сил была следствием полнаго отсутствия сведений о намерениях неприятеля. Наполеон распускал ложные слухи, а армия была проникнута уверенностью, что будет действовать наступательно[7]. Более знакомые с настоящим положением дел полагали, что вернейшими средствами к сокрушению врага было-бы отступление во внутрь страны, уклонение от генеральных сражений и постоянное истощение противника малою войною. В числе поборников этого способа действий был и военный министр Барклай де-Толли, по самому свойству исполняемых им обязанностей совершенно знавший военныя силы и средства России. Но ни он, ни кто либо другой не отваживались подать голос о необходимости отступления от границ, или, говоря другими словами, о необходимости пожертвовать несколькими областями для спасения государства. Всякий сторонник подобнаго мнения, в то время, был-бы сочтен изменником, и потому Барклаю не оставалось ничего более, как скрывать от всех необходимость отступления. От этого произошла какая-то нерешительность, какое-то колебание во всех наших первоначальных распоряжениях и в особенности до отступления русских войск от Вильно[8].

Армия Наполеона.

Между тем в начале мая «великая армия» пришла на Вислу. В ея несметные ряды, как известно, входили войска: французския, ломбардския, иллирийския, тосканския, неаполитанския, голландския, австрйския, прусския, баварския, вюртембергския, саксонския, вестфальския, баденския, гессен-дармштадтския, бергския, мекленбургския, испанския, португальския и польския — все эти «двадесять языки» до сих пор еще живут у нас в народных преданиях. Наполеон ни на минуту не сомневался в полном успехе своего предприятия и все его окружающие, за весьма немногими исключениями, вся его армия разделяли это самонадеянное убеждение. О трудностях и лишениях никому почти не приходило в голову.

Переправа Наполеона через Неман.

12-го июня главныя силы большой армии переправились через Неман у Понемуня и заняли Ковно, куда Наполеон перенес свою главную квартиру. Мы конечно ожидали этой переправы, но в нашей главной квартире никак не думали, чтобы Наполеон предпринял ее так скоро и притом успел бы переправить в несколько часов такую массу войск.

Начало войны.

Известие о переправе неприятеля через Неман пришло в Вильно ночью с 12-го на 13-е июня. Ковенский городничий дал знать о том первый, прежде нежели пришло из авангарда донесение по команде. Император Александр в то время находился в Закрете на балу, данном генерал-адъютантами Его Величества. Министр полиции, Балашов, тихонько доложил Государю о привезенном известии. Император повелел Балашову сохранять в тайне грозную весть; оставался на балу еще около часа, а потом провел в трудах большую часть ночи. Сообразно первоначальному плану действий, повелено было всем корпусам 1-й армии отступать к Свенцянам, а князю Багратиону и Платову действовать решительно во фланг неприятелю[9].

Письмо Императора Александра I-го к графу Салтыкову.

На следующий день, во всех ротах полка, был громко прочитан Высочайший приказ от 13-го июня и письмо Государя к фельдмаршалу графу Салтыкову.

«Французский Император нападением на войска наши при Ковне открыл первый войну», — говорилось, между прочим, в этом приказе. — «Итак, видя его никакими средствами непреклоннаго к миру, не остается нам ничего инаго, как, призвав на помощь Свидетеля и Заступника правды, Всемогущаго Творца небес, поставить силы наши противу сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости, — говорил в заключение Государь: — в них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающаго Бог».

Слова эти были приняты с увлечением, которое возросло еще более, когда людям прочли, что

«оборона отечества, сохранение независимости и чести народной, принудили нас препоясаться на брань».— «Я не положу оружия, — возвещал Государь: — доколе ни единаго неприятельскаго воина не останется в царстве моем!».

Мужественныя слова ободряющим образом повлияли на дух войска, которое теперь увидело в них прочный залог того, что борьба готовится на смерть, и что никакой мало-мальски унизительный для нас мир не будет подписан. В этом заключалось все, что прежде всего нужно было русскому войску и народу.

И так, роковой час настал, — война началась.

Свенцяны. Поручение флигель-адъютанту Бенкендорфу.

В это время Семеновский полк находился в городе Свенцянах, в 76-ти верстах от Вильно. Тотчас по открытии военных действий, сюда стал стягиваться весь 5-й (гвардейский) корпус, а 15-го сюда прибыл сам Император и остановился здесь на шесть дней. Чтобы очистить в маленьком грязном городишке место для главной квартиры, полк должен был 19-го перейти в Даугелишки. Государь, убедившись теперь в намерениях Наполеона прервать сообщение между армиями, решил соединить обе армии, 1-ю и 2-ю, вместе, но для этого следовало предупредить Багратиона и дать ему соответствующую инструкцию. Исполнение этого важнаго поручения было возложено Государем на флигель-адъютанта Семеновскаго полка Бенкендорфа, который должен был передать князю Багратиону Высочайшее приказание следовать со вверенною ему армиею, на соединение с первою, через Новогрудск или Белицу на Вилейку, в случае же невозможности совершить это, отступать на Минск и Борисов[10].

Первый шаг к отступлению был сделан. Вместо того чтобы, как хотели прежде, первой армии удерживать неприятеля, а второй действовать ему во фланг и тыл, решено было соединить обе армии. 20-го июня 1-я армия двинулась к укрепленному лагерю под Дриссою. На походе и на биваках предписывались самыя строгия правила для сохранения порядка и тишины; провианта взято на десять дней, а сапогов предписано взять с собою третью пару — признак, что движение предполагалось продолжительное. Между тем, в середине июня, погода совершенно испортилась; постоянные дожди сделали дорогу весьма затруднительною, а за ночь люди не успевали, да и не всегда имели возможность высушить промокшие насквозь шинели и мундиры. По квартирам более не располагались, палаток с собою не было, на дневках и ночевках приходилось строить шалаши. Война с неизбежными лишениями и невзгодами давала себя чувствовать.

Дрисса.

27-го, полк выступил в укрепленный Дрисский лагерь. Лагерь этот — произведение генерал-лейтенанта Фуля, стоивший громадных трудов и издержек, должен был служить нам опорным пунктом для обороны и, в случае надобности, способствовать действиям на сообщения Наполеона. Но на деле он оказался ни куда не годным. Находился он совершенно в стороне от главнаго пути наступления на Москву. Редуты, по расположению своему, недостаточно способствовали взаимной обороне, на левом фланге огню артиллерии препятствовал лес, за которым неприятель свободно мог укрывать свои силы и маневрировать; мостовыя укрепления были слишком тесны, профили их и вообще всех укреплений — слишком слабы, спуски к четырем мостам через Двину так круты, что орудия и повозки следовало спускать на руках. Но для полка стоянка в лагере имела свои приятныя стороны; находясь в третьей линии, он избежал нарядов в дежурную часть в передовых укреплениях; продовольствие было здесь в изобилии, солдаты получали ежедневно винную и мясную порцию, а лошади — овес. Солдаты выстроили себе хорошие балаганы, к томуже погода прояснилась.

Неудобства Дрисскаго лагеря сделались очевидны, Государь на военном совете приказал, в случае приближения неприятеля, оставить лагерь и избрать путь отступления сообразно с направлением противника.

Отъезд Государя в Москву.

4-го июля армия двинулась к Витебску. Через день по выступлении из Дриссы, Император подписал воззвание к Москве и манифест о вооружении всего государства[11]. Но этого было еще недостаточно, следовало возбудить внутри России народный дух к бодрости, или постепенно приготовить к перенесению больших бедствий. Поэтому Государь решился оставить армию и оживить сердце России — Москву своим присутствием. «За то на войска отъезд Государя произвел тяжелое впечатление. Появляясь каждый день веселым и сохранявшим спокойную наружность не только не было мысли об опасности, но никому обстоятельства не представлялись худыми и каждый оживлялся его присутствием. Теперь каждый считал себя без отца как-бы брошенным; музыка и песни смолкли в полках, постоянное отступление начинало казаться утомительным»[12].

Отступление от Дриссы.

Главнокомандующий, чтобы ободрить войска, начал писать приказы, с обещаниями скораго сражения и с уверениями в нашем превосходстве. Вместе с тем в приказах по полку объявлялось каждый раз о самых незначительных арьергадных стычках и объявления эти читались перед собранием рот. 11-го июля, во время дневки полка в Тирасполе (в 30-ти верстах от Витебска), пришло известие о заключении мира с Турциею; в полку был отслужен молебен. Вместе с тем был получен приказ главнокомандующаго, в котором, между прочим, было сказано:

«сближается время сражения; вскоре встретимся мы с неприятелем и войску, кипящему нетерпением сразиться, близок путь к славе — быть готовым к бою!».

Мелькнул луч надежды! Но ожиданиям еще долго суждено было оставаться в области надежд и отступление без боя продолжалось[13].

12-го прошли Витебск, 17-го — Рудню, 20-го дошли до Смоленска. Утомленные большими переходами, от Немана до Витебска, солдаты на каждом шагу терпели нужду и лишения. С первым-же шагом в Смоленскую губернию положение их изменялись. Крестьяне оказали войскам радушие истинно русское, они привозили в лагерь съестные припасы и большею частью отказывались брать за них деньги. Многие из них изъявляли готовность вооружиться и простодушно спрашивали: «Не будем-ли мы в ответе, если убьем француза»[14].

20-го июля главныя силы 1-й Западной армии, шедшия от самой Дриссы двумя колоннами, соединились при Смоленске и стали лагерем по правому берегу Днепра, на дорогах, ведущих в Поречье и Рудню. Главная квартира армии находилась в Смоленске.

21-го июля, опередив армию, князь Багратион приехал в Смоленск. Он тотчас отправился к Барклаю де-Толли, который, увидя из окна коляску его, надел шарф, взял шляпу, вышел к нему на встречу до передней комнаты и сказал: «Узнав о вашем приезде в Смоленск, я сам только что имел намерение быть у вас». От свидания главнокомандующих зависело очень многое. Во время отступления случались недоразумения между ними. Иначе и быть не могло. По огромному пространству, разделявшему армии, один не мог в точности знать препятствий, какия должен был одолевать другой. При свидании главнокомандующих все объяснилось: недоразумения кончились. Несравненно важнее было решение вопроса: кому принять начальство над обеими армиями, на что предварительно не было дано повеления. Князь Багратион подчинился Барклаю де-Толли, который в прежних войнах бывал часто под его начальством.

Соединение 1-й и 2-й армий.

На другой день после свидания главнокомандующих, 22-го июля, прибыла к Смоленску 2-я армия и соединилась с первою, по прошествии 40 дней от вторжения Наполеона в Россию и по совершению первою армиею 500, а второю 750-верстнаго похода. 2-я армия расположилась на левом берегу Днепра. Соединение армий переродило войска. Неумолкающий гром музыки и отголоски веселых песен свидетельствовали о бодрости солдат. Забыты были все понесенные труды, лишения и опасности. Глядя на войско, можно было подумать, что оно прошло пространство между Неманом и Днепром, не отступая, но торжествуя[15].

Отступление от Смоленска и Вязьмы.

Не станем описывать последовавших затем действий под Смоленском. Надежды Семеновцев, ожидавших здесь принять участие в решительном бою, опять разрушились. Простояв в часы самаго разгара защиты города в готовности к бою, в трех верстах севернее Петербургскаго предместья Смоленска, им пришлось только слышать гул орудий, доносившийся со стороны злополучнаго города. Барклай де-Толли, имея в виду воспользоваться темнотою ночи, для сокрытия от неприятеля нашего отступления, отдал диспозицию, по которой корпусам 1-й армии было назначено выступить с мест своего расположения ввечеру 6-го августа на московскую дорогу. Семеновский полк, в составе колонны генерала Дохтурова, выступил 6-го в 7 часов вечера и, пройдя по петербургской дороге до дер. Стобны, свернул проселком на московскую. Вся ночь прошла в движении по отвратительным дорогам, в грязи иногда до колена, переправляясь через речки в брод, так как мосты и гати были в самом плачевном виде; в довершение всего нужно было тащить орудия и повозки, поминутно вязнувшия в грязи. Только к вечеру следующаго дня дошли до Соловьевой переправы на московском шоссе. Но этим цель далеко не была достигнута; оставалось еще много и много пройти и, как казалось людям не посвященным в соображения главнокомандующаго, идти безцельно. 8-го августа Семеновцы перешли через Днепр. Во время переправы по узкому мосту полк должен был разступиться, чтобы пропустить шествие чудотворной иконы Божией Матери, которую вынесли из Смоленска перед его оставлением. 9-го прошли Усвятье, 12-го Дорогобуж, 15-го подошли к Вязьме. Недовольство в войсках и ропот против главнокомандующаго росли. Барклай де-Толли вынужден был искать случая дать сражение французам, хотя-бы ради того, чтобы удовлетворить общему желанию, но, как нарочно, все обстоятельства складывались так, что отступление оказывалось неизбежным.

Тем не менее, он сделал распоряжение о выборе оборонительной позиции по пути отступления. Офицеры, посланные с этою целью, остановились на позиции у Царева-Займища. 10-го августа был отдан приказ по корпусу, в котором говорилось:

«Время наступило к бою, люди должны сразиться с неприятелем без пощады и не отдаваться в плен, ибо неприятель взятых в плен слабых убивает, а здоровых, одевая в свои мундиры, ставит в свои ряды и заставляет драться против своих соотечественников».

17-го Вязьма была уже занята французами; жители-же, зажегши город в нескольких местах, потянулись со всеми своими пожитками за войсками.

Отступление армии в самом сердце России представляло зрелище до сих пор еще невиданное. Она отступала со всем населением окрестных мест, окруженная пожарами и истреблением. Со всех сторон выезжали на дороги обозы крестьянских телег и помещичьих экипажей. Поселяне и помещики искали защиты в соседстве армии. Горящие города и села, покинутыя жилища все более и более разжигали в народе и войске жажду мщения. Духовенство ближних к дороге церквей, с иконами и хоругвями, окруженное частию своих прихожан, шло между рядами полков — стройными, но безмолвными и печальными. Кто мог равнодушно смотреть на безпрерывные пожары, брошенныя на поругание неприятеля церкви, на удаляющийся народ и сознавать Россию безсильною? Желание сражения сделалось общим не только войска, но и всего народа. Помыслы и молитвы всех устремлены были к одному: положить конец отступлению и удержать стремление врагов в сердце Государства.

Неудовольствие против главнокомандующаго.

В таком расположении духа пришли войска 17-го августа к Цареву-Займищу:

«Здесь — доносил главнокомандующий Государю — стал я с обеими армиями в позиции и решился ожидать аттаки неприятелей».

Опять начали строить укрепления и готовиться к сражению, но войско не надеялось уже на близкую встречу с врагом. Поколебалось доверие к главнокомандующему, послышались упреки в измене, а между тем разногласие его с князем Багратионом достигло высшей степени. Впрочем, сражение не зависело уже от Барклая, так как через несколько часов по вступлении армии к Цареву-Займищу было получено известие о Высочайшем повелении быть князю Кутузову главнокомандующим над всеми армиями, и о скором его прибытии к войскам[16].

Приезд князя Кутузова к армии.

17-го августа Кутузов прибыл в армию; пообедав наскоро, он отправился в лагерь верхом, в сюртуке без эполет, и в белой с красным околошем фуражке, с шарфом через одно плечо и с нагайкою на ремне через другое. Войско встретило вождя, знакомаго всем старым служивым, дружным ура! «Приехал Кутузов бить французов», говорили между собою наши солдаты. С быстротою молнии во все концы обширной России разнеслась весть, будто-бы в то самое время, орел вознесся над головою Кутузова, сопровождая его при объезде лагеря. Это событие, действительное или вымышленное, осталось в народных преданиях как свидетельство надежд, возбужденных новым главнокомандующим. Осмотрев вместе с Барклаем позицию, Кутузов нашел ее весьма выгодною, изъявил решимость принять на ней сражение и приказал ускорить постройку укреплений, которыя сооружались его предшественником.

Неприятель находился в небольшом переходе от нашей позиции; мы готовились остановить его. Никто из нас не сомневался в наступлении давно желанной минуты сразиться со врагом. 18-е число прошло в бездействии, а на следующий день неожиданно для всех, дано было приказание — отступать[17].

Болезнь Криднера. Полковник Посников.

В день приезда Кутузова к армии, командир полка Криднер сильно заболел и должен был в транспорте больных уехать в Москву; вместо-же него остался временно командовать полком полковник Посников, под начальством котораго полку пришлось в конце года вернуться опять на западную границу[18].

19-го августа наши войска снявшись с позиции у ЦаревоЗаймища прошли через Гжатск и расположились на ночь с 19-го на 20-е у Ивашкова, на следующий день продолжали марш к Москве и, пройдя Дрыкино и Колоцкий монастырь, 22-го подошли к Бородину. Отступление наших войск на пространстве около трех сот верст от Смоленска до Бородина представляет один из замечательнейших примеров сохранения в войсках порядка и дисциплины. Неприятелю не удалось захватить ни одного отсталаго из наших войск. Вместе с тем, солдаты не были утомлены переходами.

Бородино.

До самой Москвы не было ни одной позиции вполне удобной для сражения; наиболее выгод представляла позиция при Бородине, и здесь-то Кутузов решил удовлетворить общему желанию русскаго народа и русскаго войска дать бой неприятелю. Рано утром, 22-го августа, опередив армию, кн. Кутузов прибыл в Бородино, объехал окрестности и нашел их соответствующими своим намерениям. Тотчас по прибытии войск к Бородину, начались передаваться распоряжения для предстоящаго боя. Все частные и казенные обозы отправлены за 6 верст за Можайск; при полках оставлены только патронные ящики, по одной лазаретной карете на баталион, и генеральские экипажи. Корпусным командирам велено озаботиться устройством свободнаго сообщения между войсками.

24-го войска, согласно диспозиции отданной главнокомандующим, заняли указанныя им места. Семеновцы вместе с остальными полками гвардии образовали главный резерв и расположились позади селения Князькова, за центром боеваго порядка; баталионы стали в колоннах к аттаке[19].

По занятии позиции, одни полагали, что мы ждем здесь неприятеля, другие думали, что пойдем далее. Такое состояние духа продолжалось, не смотря даже на гром канонады, около Шевардина. Но 26-го, после полудня, каждый сознал, что он стоял на месте для встречи врага. Торжественное шествие по всему лагерю духовенства в полном облачении, с зажженными свечами и хоругвями, с иконой чудотворной Смоленской Божьей Матери, вынесенной нами из раззореннаго Смоленска, внезапно изменило чувство всех и каждаго. Икона медленно шествовала, тысячи солдат падали на колени, и усердно молились. Главнокомандующий со всем своим штабом встретил икону и поклонился ей до земли. «Сами иноверцы, не только христиане, но даже магометане, язычники и евреи», говорит очевидец, «не остались равнодушными». Заметно было, что в каждом из них встрепенулись религиозныя верования по его исповеданию. Все невольно смирились, став лицом к лицу со смертию и обратившись к единственной в мире Всевышней силе. Солдаты одевали белыя рубахи, готовясь к славной святой смерти за родину. Благодаря усердию народа и близости Москвы, мы не терпели тогда нужды в жизненных припасах. Людям выдана была водка, причем на призыв к чарке многие отвечали: «не к тому нынче готовимся, не такой нынче день». Таково было настроение умов; не было заметно унынья, но не было также и восторга. Предстоящая битва, священная в понятиях Русских, вызывала торжественную тишину и молчание. Несмотря на сырость воздуха, пробиравшую до костей наших солдат, они разводили бивачные огни как-бы нехотя[20].

Глубокая тишина лежала на Бородинском поле в ночь с 25-го на 26-е августа. Перед разсветом 26-го, первый выстрел был пущен из русскаго тяжелаго орудия с батареи впереди села Семеновскаго, когда во мраке показалось, что неприятель приближается. Бородинский бой начался!

Сообразно ходу сражения его можно разделить на две части: первую от начала до занятия неприятелем Семеновских флешей, или от 6 часов утра до полудня и вторую от полудня до 6 часов вечера. Став в ружье по первому же выстрелу, Семеновцы с самаго начала сражения находились под неприятельскими выстрелами, но до полудня непосредственнаго участия в сражении не принимали. Заняв село Семеновское, Наполеон двинул массы войск левее нашего укрепления по направлению батареи Раевскаго. Это движение не ускользнуло от Барклая-де-Толли. Заметив грозу, готовую разразиться над нами, он приказал 4-му корпусу, графа Остермана, вступить в первую линию левее и позади кургана, а за ним в резерве поставил полки Преображенский и Семеновский. Сближение резервов к боевым линиям, необходимое по сгущению неприятельских масс против укрепления, составлявшаго ключ позиции, подвергло нас жесточайшему урону от огня огромных неприятельских батарей.

В два часа пополудни Коленкур повел в аттаку кавалерийскую дивизию, Вотье, что заставило нашу пехоту перестроиться в каре под жесточайшим огнем неприятельских батарей[21]. В продолжение двух часов наши с замечательным мужеством выдерживали жесточайший безпрерывный перекрестный огонь неприятельских батарей, осыпавших нас ядрами и картечью не только с фронта и флангов, но еще и анфилировавших нас[22]. Полки редели, но с места не трогались; баталионныя каре, смыкаясь, становились все меньше и меньше; в офицерах понесена ощутительная убыль; поручик Татищев 1-й и прапорщик Оленин были внесены замертво и в середине каре умерли; другой Оленин контужен ядром в грудь. Поручики Жадовский и подпоручик Нарышкин ранены первый в ногу, второй в ногу и в живот; штабс-капитан Дирин контужен ядром в руку.

Но вот наконец в 4 часа канонада прекратилась, благодаря тому что французская кавалерия закрыла батареи. Коленкур, во главе 5-го кирасирскаго полка, и уланы корпуса Латур-Мобура, проскакав батареи и ров, стремительно понеслись на нас. Взвились наши знамена, затрещали барабаны, и наши с могучим ура бросились в штыки[23]. Не до атаки теперь было французской кавалерии; она думала, как-бы ретироваться; наши, врезавшись в их колонны, старались только помешать их бегству и кололи на месте всадника и лошадь. За первою атакою последовала вторая, затем третья и т. д.; число их определить трудно; кирасирские полки сменяли постоянно один другого, но, испытав ту-же участь, постепенно обращались в бегство.

На этом эпизоде участие Семеновскаго полка в Бородинском сражении прекращается. В седьмом часу выстрелы смолкли с обеих сторон. Наши остались на том-же месте, где были поставлены в начале сражения. Убыль Семеновскаго полка в этот день была убитыми: офицеров 3, нижних чинов 35; ранено: офицеров 5, нижних чинов осталось в строю 2/3 всего состава. В числе офицеров ранен в левую руку пулею полковник барон де-Дамас и смертельно ранен адъютант Барклая-де-Толли, поручик Ламздорф[24].

Непроницаемая темнота осенняго вечера спустилась на гробовую равнину и положила конец достопамятному в нашей истории дню 26-го августа 1812 года. В полночь получено было приказание князя Кутузова отступить за Можайск.

Отступление к Москве.

Семеновцы выступили в 3 часа ночи. — «В Москву идем», разсуждали солдаты, «не долго осталось мыкаться; ее то, матушку, не отдадим». Но не так разсуждал Кутузов. Он предвидел, что отступление с Бородинской позиции могло повлечь за собою потерю столицы; но ему не оставалось ничего более, как пожертвовать или ею, или армиею. И действительно, приняв вторично сражение при Бородине, мы, по всей вероятности, не могли бы отступить в порядке и сохранить в надлежащем устройстве армию. С другой стороны, не подлежало сомнению что, предприняв дальнейшее отступление, мы не могли на пути к Москве ни усилиться подкреплениями, ни найти позицию, которая местными свойствами вознаграждала бы двойное превосходство неприятеля в силах. Кутузов знал, что делал: уступкою Москвы он приготовлял неизбежную гибель врагу. Отступление от Бородина к Москве было совершено нашими в таком порядке, какого только можно было требовать после упорнаго, кровопролитнаго сражения. Мы по-прежнему имели хлеб или сухари, крупу, мясо и винную порцию, доставляемыя из Москвы и Калуги, и везде по пути добывали фураж[25].

Оставление Москвы.

1-го сентября вступили Семеновцы в Москву через Дорогомиловскую Заставу. Они помышляли о новой встрече с неприятелем и воображали, — как и все, впрочем, — что войска наши идут в обход. Но вскоре узнали, однако, настоящую цель движения: пройдя Москву — отступать по рязанской дороге. Какое-то давящее чувство должно было овладеть сердцем русскаго человека, при мысли, что эти святыни — Кремль с высокими палатами Царей русских, все оставляется неприятелю. Опустевшия улицы, покинутые дома, отчаяние оставшихся жителей, которые столпились на площадях и как-бы с укоризной смотрели на проходившия войска, все это могло только усилить уныние в войсках. Но, несмотря на это, все шли в порядке. Только за Кремлем порядок этот несколько разстроился; запрудивший улицы народ мешал движению, солдаты наши забегали в лавочки, погреба, которые везде были открыты; но при этом безчинств не производили и общественнаго спокойствия не нарушали. Было время обедни. Во всех церквах молились священники, стоя на паперти, благословляли крестами и кропили святою водою проходившия мимо войска[26].

У Коломенской Заставы произошла суматоха: движение народа, экипажей, повозок с сундуками, смешалось с движением полков. Не мало стоило труда возстановить порядок, За городом нас остановили для привала.

Движение по рязанской дороге.

2-го сентября, в день занятия Москвы французами, наши сделали переход в 15 верст по рязанской дороге и остановились на ночлег у селения Панки. Здесь наши простояли и весь следующий день. Причиною этой дневки, вблизи неприятельской армии, была необходимость обезпечить уход множества жителей Москвы, спасающихся по всем путям, ведущим из столицы[27]. Уже 2-го числа над Москвою показалось зарево пожаров; 3-го оно уже охватило весь горизонт, а в полдень раздался страшный удар, огласивший всю окрестность — это был взрыв пороховаго погреба в Москве.

Переход на калужскую дорогу.

5-го сентября Семеновский полк следовал с отступавшими войсками по реке Пахре. Куда шли — сохранялось в тайне. Никто не знал намерений Кутузова. На следующий день дошли до Подольска, где войскам дана была дневка. Становилось холодно, кое-как сделали шалаши. Ночью зарево московскаго пожара продолжало освещать зловещим отблеском наш бивак. 8-го главныя силы, продолжая фланговое движение, перешли по левому берегу реке Пахры к селению Горкам, на старой калужской дороге, и переправились 9-го на правый берег, где и расположились у селения Красной Пахры. Продолжая движение далее, на деревни Бабенково и Голохвастово, мы перешли 20-го сентября реку Нару и вступили в Тарутинский лагерь. «Теперь ни шагу назад!» сказал Светлейший — так называли Кутузова в армии, какбы предрекая будущее.

Тарутинский лагерь.

Прийдя 20-го сентября, Семеновцы простояли в лагере при Тарутине до 11-го октября. Позиция, выбранная главнокомандующим, имела огромное стратегическое значение, а продолжительная стоянка в этом месте дала совершенно новый оборот войне.

Во время марша из Москвы к Тарутину, не менее военных соображений занимала князя Кутузова необходимость водворить в армии порядок, разстроенный безпрерывным трехмесячным отступлением, сражениями и значительною убылью как начальствующих лиц, так и нижних чинов. Одною из причин неустройств было также раздробленное управление двумя армиями. Поэтому приказом, отданным 16-го сентября, Кутузов соединил обе армии в одну и назвал ее первою западною; начальство над нею поручено Барклаю-де-Толли, а резерв, в состав котораго вошел и гвардейский корпус, подчинил Милорадовичу. Оградив армию со стороны неприятеля окопами и сильными передовыми разведывательными постами, Кутузов дал ей возможность в первый раз после Вильны вполне воспользоваться отдыхом и устроиться.

В Тарутинском лагере Семеновцы стали в третьей линии корпусов, недалеко от деревни Леташевки, в которой помещалась главная квартира. Здесь полки укомплектовали рекрутами, снабдили боевыми припасами, сукнами, сапогами, валенками, полушубками и дали возможность исправить аммуницию. В Тарутине были объявлены награды за Бородинское сражение и розданы пожалованныя нижним чинам по 5 рублей на человека, а офицерам отпущено третное жалованье. В разных местах в тылу армии учредили госпитали, три раза в неделю отпускали винную порцию, в дурную погоду выдавали ее ежедневно. Вино, овощи, плоды привозились обозами; хозяева, отправляя продукты в Тарутино, строго приказывали своим прикащикам продавать их за самую умеренную плату. У маркитантов было изобилие всякаго рода товаров. Из соседних губерний приезжали крестьяне в лагерь узнавать об участи своих родственников. Простые шалаши, сначала наскоро поставленные, становились обширнее и удобнее; в некоторых были даже камины. Для освежения солдат после четырехмесячнаго кочевания на биваках были устроены бани в деревнях и на берегу реки. Дни проходили в обучении рекрутов. У генералов и офицеров бывали роскошные обеды. По вечерам в полках играла музыка, раздавались песни и среди их веселых перекатов зажигались бивачные огни. Все пережитое от Немана до Тарутина, казалось тяжелым сном; теперь все оживало новою жизнию. Войска были твердо убеждены, что Кутузов устроил западню Наполеону в Москве.

Наступил октябрь; начали строить землянки; офицеры заведи тулупы. Нашим небезъизвестны были бедствия, претерпеваемыя французскими войсками от холода, недостатка провианта и всевозможных болезней. Кроме того, они терпели от набегов летучих отрядов и вооруженных крестьян. Вскоре Наполеон решился оставить Москву и выступить по калужской дороге к Смоленску, где у него были устроены склады жизненных припасов. Князь Кутузов, желая предупредить его движение и пользуясь отдаленностью авангарда Мюрата от главных сил, решил атаковать французов. Ночью с 5-го на 6-е октября войска оставили Тарутинский лагерь.

Несмотря на то, что движение наших войск, при нападении на Мюрата, исполнены были невполне согласно с предположением, Мюрат был разбит и отступил за СпасКуплю. Через два дня наши партизаны донесли, что неприятель очистил Москву и занял Боровск. «Боже Создатель мой! воскликнул при этом известии князь Кутузов, наконец, Ты внял молитве нашей. С этой минуты Россия спасена!» Тотчас-же были сделаны распоряжения о движении к Малоярославцу.

Бивуак при Мало-Ярославце.

Всю ночь с 11-го на 12-е октября Семеновцы двигались в составе главных сил, под личным предводительством фельдмаршала, к Малоярославцу. При выступлении из Тарутина, казалось, что мы идем назад, и большинство боялось этого; но на разсвете послышался гул выстрелов. Гром орудий становился с каждым шагом слышнее, и мы с радостию убедились, что приближаемся к месту сражения. С восходом солнца открылся Малоярославец. Не доходя до города пять верст, князь Кутузов велел сделать привал; составить ружья и отдохнуть, а сам сел на скамейку посреди наших[28] и почти во все время сражения находился при полку.

Сражение под Малоярославцем происходило в виду гвардии, но непосредственнаго участия она в нем не принимала. К вечеру сражение прекратилось. Благодаря присутствию около нас главнокомандующаго и его штаба, мы знали, что оно имело благоприятный для нас исход. С радостным чувством расположились мы на ночлег, солдаты сняли ранцы и аммуницию и завернулись в шинели, офицеры, у которых были при себе палатки, стали их разбивать. Эту ночь наш полк превратился в главную квартиру. Князь Кутузов, проведя с нами весь день, пожелал провести и ночь. На долю штабс-капитана Кошкарева выпала честь приютить у себя Светлейшаго. Вечером князь вошел в палатку Кошкарева и расположился спать, но лишь только стал засыпать, как по направлению города снова раздалась канонада. Кутузов вышел из палатки и с сердцем сказал: — «Ох, уж этот мне Дмитрий Сергеевич (Дохтуров) и уснуть не дает! Оставил-бы их проклятых в покое. Кошкарев! Пошли узнать, что это за тревога?» Простая перестрелка не могла встревожить закаленнаго в боях, обстреленнаго и простреленнаго Кутузова, он хладнокровно вошел опять в палатку и тотчас-же заснул: канонада оказалась без всякаго значения, поэтому не решились тревожить по пустому главнокомандующаго и он спокойно проспал до разсвета[29].

После сражения в Малоярославце, неприятель убедился, что ему не удастся возстановить фронтальное, относительно нас, положение и отступить к Смоленску по не опустошенной еще дороге, на Ельню. «Жребий был брошен», говорит историк Императора Александра I, «Русские сделали первый шаг к Парижу». Фельдмаршал фланговым маршем начал полное истребление великой армии[30].

Движение к Вязьме.

С отступлением Наполеона представился вопрос, каким образом преследовать его? Куда вести армию, чтобы извлечь из его отступления возможную пользу? Идти столбовою дорогою по пятам неприятельским было невозможно, не подвергнув войска голоду:

«Думаю» — говорил князь Кутузов — «нанести Наполеону величайший вред параллельным преследованием и наконец, действовать на его операционном пути».

Вот светлая мысль, послужившая основанием дальнейших движений князя Кутузова. Он приказал:

1) армии идти к Вязьме;
2) Милорадовичу с гвардиею и 4-мя корпусами следовать между армиею и Смоленскою дорогою на Гжатск, а потом к Вязьме, и пользоваться всеми случаями, удобными для нападения на неприятеля;
3) Платову — преследовать французов с тыла, и наконец,
4) партизанам делать набеги на хвосты и фланги неприятельских колонн[31].

Между тем поход становился все труднее. Сухари, взятые с собою из Тарутина, стали выходить. Против холода можно было еще бороться, благодаря розданным на большую часть людей, тулупам и валенкам. Зима начинала устанавливаться, и морозы достигали уже 10-ти градусов. Ночью приходилось обогреваться около горящих головешек, так как многим здоровье стало изменять, и через это ряды наши начали редеть. Но за то выдержавшие шли бодро, говорит очевидец, не замечая нужды, они утешались тем, что бивакировали на отнятой у неприятеля родной земле[32].

Подвиг подпоручика Обрезкова.

В первый-же день по выступлении из Малоярославца, хотя полк не имел стычки с неприятелем, но один из офицеров полка отличился и закрепил за собою славу храбраго рубаки. Подпоручик Обрезков, состоявший адъютантом герцога Виртембергскаго, выхлопотал себе разрешение прикомандироваться к бригаде Кутейникова 2-го, посланнаго преследовать неприятеля от Малоярославца к городу Боровску. 13-го октября бригада настигла ариергард главной армии Наполеона, в несколько раз превосходивший числительностью наших. Обрезков вызвался сбить его с позиции и получил разрешение. Во главе наших охотниковкавалеристов он стремительно бросился вперед, врезался в середину неприятельской колонны и, жестоко поражая ее саблями и пиками, взял в плен полковника и 10 человек рядовых, а остальных обратил в бегство и преследовал до Колоднаго монастыря[33].

Расположение князя Кутузова к полку.

Во все время перехода к Вязьме, князь Кутузов почти постоянно следовал с полком. Для Семеновцев его присутствие составляло праздник. Главнокомандующий был весел, разговорчив и одинаково приветлив как с офицерами, так и с солдатами. Он всегда старался разсеять скуку однообразных и скучных маршей и, что называется, подбодрить. Однажды, на марше, Светлейший в дрожках подъехал к полку и поровнявшись с головою, где ехали полковник Посников и многие другие офицеры, завел с ними разговор. Между прочим, он сообщил, что на днях перехвачен курьер, который вез известие к Наполеону о Малетовском заговоре, возникшем в Париже. Разсказав подробно обстоятельства этого дела, он прибавил: «я думаю, Наполеону эта весточка не по нутру будет. Вот, что значит незаконная, а захваченная власть!» Кутузов был вообще красноречив, но при солдатах и с офицерами он говорил всегда таким языком, который-бы им врезывался в память и ложился-бы прямо на сердце[34].

Его беседы.

Другой раз Кутузов приехал в одну деревню, где назначена была квартира для Семеновскаго полка и вместе и его главная квартира. Он приехал впереди один, в крытых санях, парою, и с конвоем, состоявшим только из двух казаков. Сани въехали во двор, и сам он вошел в избу и уселся на скамье. Прибывший туда незадолго, для занятия квартир, Семеновскаго полка подпоручик Буйницкий внезапно вбежал в ту-же избу. Застав неожиданно главнокомандующаго, он оробел и поспешил выйти. Кутузов остановил его и спросил: «Какого полка и что тебе надо, мой друг?» Буйницкий отвечал: «Семеновскаго — прибыл для занятия квартир».

— Чего же ты испугался и бежишь вон? — продолжал Кутузов, — а еще гвардеец, и не нашелся! Обожди, присядь со мной и побеседуем вместе. Успеешь занять квартиры, — полк далеко». Главнокомандующий усадил растерявшагося подпоручика с собой и продержал его с четверть-часа[35].

Преследование французов до Краснаго.

23-го октября, на другой день после Вяземскаго сражения полк вышел на большую смоленскую дорогу. Пользуясь успехами передовых войск, князь Кутузов с главною армиею продолжал фланговое преследование. 1-го ноября он стал на мстиславской дороге, на одной высоте с Наполеоном, находившимся тогда в Смоленске.

Во время движения от Вязьмы к мстиславской дороге, когда наступили непогоды, князь Кутузов располагал главную армию по квартирам, где только являлась к тому возможность. Правда, дома, которые приходилось занимать были с выбитыми окнами, иногда с разломанными печами, без дверей, однако, все-таки, служили защитою от вьюги, равно как сараи и овины, бывшие иногда приютами для солдат. За то старшие офицеры, и иногда даже и младшие, большею частью находили теплыя избы, а потому сохраняли силы и были в состоянии распоряжаться и управлять вверенными им частями. Между тем в неприятельской армии начальники и нижние чины одинаково терпели от холода, не находя дорогою ничего, кроме выжженных селений[36].

В один и тот-же день, 2-го ноября, выступили к Красному: Наполеон из Смоленска, князь Кутузов из Щелканова, на мстиславской дороге. Здесь оба готовились к бою, но ни один, ни другой не имели в виду генеральнаго сражения. Наполеон хотел только способствовать отступлению Даву и Нея, которые, на основании данных им инструкций, должны были выступить из Смоленска и вместе следовать к Красному, а Кутузов ограничивал цель своих действий ослаблением остатков великой армии.

Красное.

2-е ноября ознаменовалось сражением при Красном. Полк не принимал участия в бою. Вечером, часу в пятом, на фланге бивака показалась группа всадников, сопровождаемая несколькими знаменами. Это был князь Кутузов со своим штабом и несколькими генералами; за ними ехало 7 конногвардейцев с отбитыми в этот день неприятельскими знаменами. «Здравствуйте, молодцы Семеновцы! — закричал Кутузов, поровнявшись с нашим полком, — поздравляю вас с новою победою над неприятелем. Вот и гостинцы везу вам! Эй, кирасиры! Нагните орлы пониже! Пускай кланяются молодцам! Матвей Иванович Платов доносит мне, что сегодня взял 115 пушек и сколько-то генералов... Не помнишь-ли ты, Опперман, сколько именно?»

— 15, — отвечал генерал.

— Слышите-ли, мои друзья! 15 генералов! Ну, если-бы у вас взять столько, то остальных сколько-бы осталось? Вот, братцы, пушки пересчитать можно на месте, да и тут не верится, а в Питере скажут: «хвастают»!

Затем Кутузов подъехал к палатке генерала Лаврова, командовавшаго в то время 1-ю гвардейскою пехотною дивизиею, расположившеюся за Семеновским полком. Кутузов и прочие генералы сошли с лошадей, стали в кружок и составили отбитыя знамена. Тут-же собрались и наши офицеры, любопытные послушать разсказы главнокомандующаго. Кто-то из офицеров, подойдя к французским знаменам, стал читать вслух надписи всех тех сражений, в которых отличался тот полк, которому принадлежало знамя, и в числе прочих побед прочел: «Аустерлиц!»

«Что там? — спросил Кутузов — Аустерлиц? Да, правда! Жарко было и под Аустерлицем! Но умываю руки перед всем войском: неповинны оне в крови Аустерлицкой! Вот хотя-бы и теперь, к слову, не далее как вчера, я получил выговор за то, что капитанам гвардейских полков за Бородинское сражение дал бриллиантовые кресты в награду. Говорят, что бриллианты — принадлежность кабинета и что я нарушаю предоставленное мне право!»

На эту тему Кутузов продолжал разговор, он так увлекся, что перенесся в Царское Село, в приемную Императрицы Екатерины и разсказывал про представление его по случаю награждения георгиевской звездой за взятие Измаила... Наконец Кутузов, постепенно понижая голос, приостановился — и все кругом его смолкло.

Тут один из офицеров громко заметил: «Не правда-ли, как эта сцена походит на сцену из трагедии «Дмитрий Донской»?[37]

Полковник Посников закричал: «Ура спасителю России!» и громкое «ура» сразу было подхвачено, понеслось и разлилось по всему войску. Такой неожиданный возглас тронул каждаго из присутствовавших, а Кутузова, конечно, более всех. Он вдруг встал на скамейку и, возвысив голос, обратился к присутствующими «Полноте, друзья, полноте! Что вы! Не мне эта честь, а слава русскому солдату!». Затем, бросив вверх свою фуражку, он закричал: «Ура! ура! ура! доброму русскому солдату...»[38].

Сцен подобных этой за время похода было немало.

Копысь.

Простояв три дня около Краснаго, мы двинулись далее к Копысю. В Копысь Семеновцы пришли 14-го, т. е. в достопамятный день перехода Наполеона через Березину, в день, который можно считать последним существования великой армии. В Копысе опять простояли три дня. Сюда прибыл из Петербурга Велики Князь Константин Павлович и был тотчас-же назначен командиром гвардейскаго корпуса. Первым его требованием было, чтобы офицеры не отступали на походе от установленной формы; и сам Великий Князь, несмотря на то, что морозы доходили до 25°, никогда не являлся перед войсками иначе как в шпенцере поверх мундира, и всегда в шляпе. Но вскоре трескучие морозы заставили не столько заботиться о форме одежды, сколько о сбережении здоровья[39].

Движение к Вильно.

Из Копыся мы опять пошли проселочными дорогами, 19-го переправились через Березину около Уша и выбрались на столбовую дорогу только у Ошмян. В середине ноября морозы стояли около 30 градусов, при жестоких мятелях и ветре, дувшем все время нам в лицо. Несмотря на привычку к холоду, у нас было не без бед. Очень и очень часто случалось видеть даже гвардейских солдат, замерзающих на дороге, а пособить было нечем. Счастлив был тот, у кого имелся тулуп или кто еще не износил своей ватной шинели, а наши солдаты хотя в Копысе и получили полушубки, но страшно терпели от несообразной по времени года обуви. Тогдашняя форма заключалась в так-называемых «кожаных крагах», плотно облегавших икру ноги и застегивающихся медными пуговицами. Для красы в этом месте не вставлялось сукна при панталонах, а просто пришивался кусок холста, но как солдат не имел возможности ничего подвертывать под краги, то ему и приходилось чрезвычайно терпеть от морозов. Офицеры, кроме того, от напряженной жизни разстроивали совершенно свое здоровье[40].

Если нам приходилось это время плохо, то, по разсказам очевидца, французам было еще во сто раз хуже. Когда наши вместе с прочими полками вышли на дорогу, ведущую от Минска к Вильно, они увидели опрокинутыя фуры, убитых или замерзших людей и лошадей, разбросанных по снегу или покрытых снегом. Часто приходилось видеть, как по два и по три француза, черных, обгорелых, некоторые даже с ружьями, шатались, подобно привидениям, между снежными сугробами, в стороне от большой дороги, и никто не обращал на них никакого внимания. На дороге попадались отсталые французы, укутанные и скорчившиеся как безобразныя чучела. Они до самой Вильно шли с нашими войсками. Видя офицеров, они слабым голосом просили подать им, как милостыню, кусок хлеба. Случалось по дороге заходить в корчму и вдруг натыкаться на ужасное зрелище! По середине курился огонек, около котораго по всему полу лежали один на другом замерзшие французы[41].

Наша главная армия медленно приближалась к Вильно. Как последняя картина ужасов, до которых доведен был неприятель, представилась нам в стороне, по дороге в Вильно, группа из нескольких сотен обнаженных трупов; различное положение скорченных тел, искривленныя лица, сжатые кулаки, иногда оскаленные зубы, выпуклые блестящие глаза, все это резкою чертою выражало ужасныя страдания погибавших. Тела были навалены одно на другое, в таком положении, как они замерзали; иной сидел, оскалив зубы, другой стоял с поднятым кулаком… Издали эта группа обнаженных трупов представляла что-то необыкновенное и возбуждала любопытство, но при виде массы искаженных человеческих тел все с содраганием сердца отходили от этого страшнаго кладбища[42].

Бегство Наполеона.

Между тем Наполеон покинул жалкие остатки своей армии и 26-го ноября, в день Св. Георгия Победоносца, переехал через русскую границу у города Ковно. Бегство Наполеона из России было последним ударом для его армии. Узнав об его отъезде, войска кричали: «Он бежит как из Египта, оставляя нас на жертву!» По его примеру генералы, офицеры и солдаты помышляли единственно о своем личном спасении. 28-го ноября, передовыя войска наши заняли Вильну, куда 30-го, в 8 часов вечера, прибыл и главнокомандующий.

Вильно.

После тяжких трудов и лишений зимняго похода стоянка в Вильно была очаровательна. Там ожидали Кутузова, на закате дней его, великия почести, милости Монарха, уважение и благодарность русскаго народа. В главной квартире мгновенно произошла перемена против того, что привыкли мы видеть от самой Москвы. Вместо раззоренной деревушки, вместо крестьянской избы, на обвалившемся крылечке которой привыкли мы видеть Светлейшаго, явился замок, заставленный каретами, колясками, санями. Толпы дворян, чиновников в русских мундирах, пленные генералы и офицеры всех держав, депутаты города, еврейских кагалов и т. д., — все теснилось на крыльце, на лестнице и в залах фельдмаршала. В театре, на сцене, сияло ярко освещенное изображение Кутузова с надписью: «Избавителю отечества».

Получив донесение о занятии Вильно, Государь отправился туда из Петербурга в ночь с 6-го на 7-е декабря. Главною целью путешествия Государя было придание большей настойчивости действиям наших армий. И в самом деле, присутствие Монарха среди войск, совершивших подвиг освобождения отечества, возбудило деятельность всех и каждаго, 11-го, в пятом часу по полудни, раздались на улицах и площадях Вильно громкия восклицания народа. Государь в открытых дорожних санях, на тройке, прискакал на двор замка, был встречен у подъезда фельдмаршалом, ожидавшим его в полной парадной форме. Из войск первыми, имевшими счастие встретить своего обожаемаго Монарха, были Семеновцы, назначенные в почетный караул к Его Величеству. Император, выйдя из саней, обнял своего полководца, принял от него строевой рапорт, поздоровался с Семеновцами и, взяв за руку фельдмаршала, повел его в свой кабинет. По выходе Кутузова из Государева кабинета, граф Толстой поднес ему на серебряном блюде орден Св. Георгия 1-й степени. На следующее утро Государь, обратясь к собравшимся во дворце генералам и офицерам, сказал им, как представителям всей армии: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли всю Европу». Так выразились дальнейшие виды Императора Александра[43].

Назначение генерала Потемкина командиром л.-гв. Семеновскаго полка.

На третий день по приезде Государя, Его Величество назначил командиром полка шефа 48-го егерскаго полка, генерал-майора Потемкина. В Вильно полк укомплектовался нижними чинами гвардейскаго резерва, прибывшаго из г. Пскова, и начал приготовления к новому походу.



ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Крестовский. История Ямбургскаго Уланскаго полка.

[2] Приказы по полку 1812 г.

[3] В числе 9 унтер-офицеров, 81 музыканта, 188 рядовых и 24 нестроевых.

[4] Маршрут полка: Марта 9-го — выступление в Царское С., 15-го — Луга, 21-го — Боровичи, 22-го — Порхов, 28-го — Новоржев. Апр. 9-го — переправа через Двину, 10-го — Друя, 11-22-го — кантонир-квартиры: 1-й и 3-й бат. в Иказни, 2-й бат. в Переброде, 23-го — Замостье. Апр. 27-го — май 22-го — кантон.-кварт. в Комае, 22-го — Константиново, 28-го — Вильно. (Приказы по полку).

[5] Приказы по полку 1812 г.

[6] Там-же.

[7] Записки Ермолова.

[8] Богданович.

[9] Записки Ермолова.

[10] Богданович.

[11] Михайловский-Данилевский.

[12] Записки Ермолова.

[13] Приказы по полку.

[14] Богданович.

[15] Михайловский-Данилевский.

[16] Богданович. Михайловский-Данилевский.

[17] Богданович.

[18] Приказы по полку.

[19] Диспозиция кн. Кутузова.

[20] Богданович, Михайловский-Данилевский. Воронов. История Павловскаго полка.

[21] Богданович.

[22] Реляция Барклая-де-Толли Кутузову от 26-го сентября.

[23] Донесение генерал-лейтенанта Лаврова генералу Дохтурову от 3-го сентября (военно-учен. архив).

[24] Дела общаго архива Главнаго Штаба.

[25] Богданович.

[26] Михайловский-Данилевский, Орлов. История Петербургскаго Гренадерскаго полка.

[27] Богданович.

[28] Богданович.

[29] Записки Жиркевича.

[30] Богданович. История Павловскаго полка.

[31] Михайловский-Данилевский.

[32] Походныя записки И. Р. — История Павловскаго полка.

[33] Наградные списки (Общ. Арх. Главн. Штаба).

[34] Записки Жиркевича.

[35] Там-же.

[36] Михайловский-Данилевский.

[37] Трагедия Озерова, имевшая в то время громадный успех в Петербурге.

[38] Записки Жиркевича.

[39] Там-же.

[40] Записки Жиркевича.

[41] Походныя записки подполковника И. Р. — История л.-гв. Павловскаго полка.

[42] Походныя записки подполковника И. Р. — История л.-гв. Павловскаго полка.

[43] Богданович, Михайловский-Данилевский.

История Лейб-Гвардии Семёновского полка.

Публикуется по изданию: История Лейб-Гвардии Семёновского полка. Составил Лейб-Гвардии Семеновского полка поручик П. Дирин. - Санкт-Петербург, типография Эдуарда Гоппе, 1883. Оцифровка текста, html-вёрстка - Тимур Белов, 2013. При использовании текста ссылка на эту страницу обязательна.