В 1877 году л.-гв. Семеновский полк был призван опять выполнить свой долг перед Царем и Отечеством на поле брани. Почти полвека прошло со времени последняго участия его в войнах России. Роль, которую полку пришлось играть в Венгерскую и Крымскую кампании, была совершенно пассивная; поход-же 1863 года можно скорее признать военною прогулкою, чем причислить его к военным действиям. 50 лет мирной работы возвели полк, на высокую степень боевой подготовки. Покойный Император любил полк, бывал им постоянно доволен, и выражение «по Семеновски» возвел на степень похвалы; чины полка этим гордились, и все усилия их были устремлены к тому, чтобы поддержать свою репутацию и традиции. Но до 1877 года заслуги полка были только мирные. Прежние боевые подвиги стали преданием. Высочайшею волею в 1877 году полк был призван воскресить свои боевыя традиции в войне с Турциею.

Война не застала Россию в расплох — ее ждали давно, и только миролюбие Императора Александра II-го, жалевшаго кровь своих подданных, было причиною, что она отсрочивалась, в надежде избежать ея путем дипломатических переговоров. Возстание в Боснии и Герцеговине, вызвавшее массу денежных пожертвований в среде русскаго народа, война Черногории с Портой, движение наших добровольцев в Сербию, — все это в значительной мере подготовляло народ и войско к войне. Когда-же под Дьюнишем было проиграно сербами сражение, то в критическую минуту русский посол в Константинополе предъявил турецкому правительству ультиматум о заключении перемирия на два месяца, требуя ответа в сорок-восемь часов. Два дня после того, 20-го октября, произнесены были в Кремле Государем Императором слова, высоко поднявшия дух в России и произведшия сильное впечатление на Европу. Вместе с тем была объявлена мобилизация части русской армии, главнокомандующим которой был назначен Великий Князь Николай Николаевич Старший, а 12-го апреля 1877 года был дан в Кишиневе следующий Высочайший манифест:

В день объявления войны войска перешли границы за Кавказом и в Румынии.

Благословив войска на брань, Государь Император пробыл в Кишиневе несколько дней, а затем, выехал вместе с Наследником Цесаревичем через Москву в Петербург. У всех еще в памяти великая историческая минута: появление в Кремле Государя, возвестившаго народу свое решение. В Петербурге, от станции Николаевской железной дороги вдоль всего Невскаго проспекта, Государя ожидали массы народа. Гвардия стояла шпалерами. Офицеры, от всех войск верхом, окружали экипаж Его Величества и провожали до дворца. Обращаясь к офицерам, Государь Император передал им поклон от главнокомандующаго и сожаление Его Высочества, что с ним нет гвардии. Государь Император выразил при этом надежду, что если гвардии придется участвовать в войне, то она поддержит свою стародавнюю боевую славу. Объявление войны было встречено всеобщим восторгом.

В первых числах мая состоялось повеление о командировании в действующую армию, в состав гвардейскаго отряда почетнаго конвоя Его Величества, нижних чинов и офицеров от гвардейскаго корпуса.

Государь Император, отправляясь на театр военных действий и желая дать возможность хотя незначительному числу гвардейцев принять участие в военных действиях, 2-го мая приказал сформировать особый сводный конвойный отряд, в составе одной роты пехоты, полуэскадрона кавалерии и полуроты гвардейских сапер; в состав последней вошли пешие артиллеристы, а в состав полуэскадрона — конные; в этом составе отряд должен был сопровождать Государя Императора в действующую армию. Во исполнение этого повеления, от нашего полка были назначены: капитан Андрей Ив. Чекмарев 1-й, 3 унтер-офицера и 17 человек нижних чинов.

Между тем события в действующей армии следовали одно за другим с замечательною быстротою. 17-го июня в полку стала известна телеграмма Государя Императора о первом деле под Зимницей, в котором конвойная рота принимала участие.

Из нашего полка ранены старший унтер-офицер Коцюба и 1 рядовой.

Вскоре после этого на долю некоторых офицеров выпало другое лестное и завидное назначение. В половине лета главнокомандующий действующей армии на Кавказе, Великий Князь Михаил Николаевич, просил у Государя Императора командировать офицеров гвардии, и поэтому от всех пехотных гвардейских полков были отправлены в Кавказскую армию по четыре офицера. Из наших поехали капитан Кнорринг и штабс-капитаны: Рихтер, Скарятин и Скалон. Таким образом, с началом войны, в первый период кампании от полка в действующей армии уже находилось 5 офицеров и 17 нижних чинов, и некоторые из них уже побывали в делах с неприятелем. Провожая их, никто не думал, что в скором времени объявлена будет мобилизация гвардейскаго корпуса^[1].

Лагери под конец лета как-то не клеились, окончились очень рано, так что на 22-е июля Семеновскому полку уже было назначено выступление в Петербург; поэтому накануне 21-го, по заведенному обычаю, был назначен более парадный обед. День был ясный, праздничный, теплые лучи июльскаго солнца ранее обеденнаго часа выманили офицеров из бараков в прекрасный, полный цветами сад, примыкающий к артельной столовой. Офицеры разделились на группы, большая часть скучивалась на галлерее столовой. Все видимо были оживлены, многие громко спорили, и если-бы внимательно прислушаться к тону общаго настроения, можно было-бы заметить какое-то недоумение, вызванное последними телеграммами, полученными с театра войны. Понятно, что ни о чем другом не могло быть разговоров. Известие о том, что дела под Плевной приостановили наступление наших войск, подавало надежду, что, может быть, и на нашу долю, вследствие этого, выпадет случай поработать; впрочем, большинство офицеров было того мнения, что гвардию не тронут и будут приберегать ее для более солиднаго противника, чем турки^[2].

Вдруг послышался крик с передней линейки: «дежурный, на линию!» Многие, от нечего делать, направились к беседке — посмотреть кто едет, но вскоре, вместо проезжаго начальства, увидели бегущаго дежурнаго по полку, который в попыхах кричал:

Трудно описать первую минуту общаго настроения. Недоверие, сомнение, надежда, радость и восторг одновременно туманили мысли, но вскоре громкое «ура» вывело из недоверия. Все ожило. Вскоре временно командующий полком, за отсутствием генерала фон-Эттера, полковник Воинов, получил телеграмму от бригаднаго командира Его Высочества Принца Ольденбургскаго, извещавшую о мобилизации гвардии. Полковник Воинов вызвал весь полк перед лагерь, прочитал ему телеграмму и поздравил с походом. Громкое «ура» и полетевшия на воздух шапки были ответом на столь радостную весть. В 4 часа приехал Его Высочество и лично уже поздравил полк с походом.

22-го июля, в 9 часов утра, полк тронулся по железной дороге в Петербург и последнее «ура» еще раз огласило давно прискучившия окрестности Краснаго-Села. По прибытии в Петербург, полку была прочитана телеграмма, присланная Его Высочеством Главнокомандующим на имя начальника Окружнаго Штаба, из Павла, от 21-го июля; текст ея следующий:

После обычнаго, завершающаго лагери, благодарственнаго молебна людей развели по казармам и началась кипучая деятельность приготовления к походу. Офицеры с утра до вечера разъезжали по магазинам, стараясь запастись всем «практичным» и «необходимым». Магазины гуттаперчевых и кожаных изделий едва успевали удовлетворять требованиям. Всякий приезжий с театра войны был осыпаем вопросами, касавшимися необходимаго походнаго снаряжения. Разумеется, набрано было множество излишняго, в роде фильтров для воды и т. п., и мало кто взял, например, необходимый в походе «запас» сахару, чая, соли, несколько кусков фланели или холста, — для заворачиванья ног в холодное время, полушубок, несколько лоскутьев сукна для починок и т. п.^[3]. Но гораздо серьезнее были приготовления и распоряжения по полку. Масса приказов по части хозяйственной и строевой давали обильный материал для деятельности ротных командиров и чинов полковаго управления. Не выписывая их целиком, считаем нелишним привести содержание некоторых из них.

В виду прибытия нижних чинов запаса, наряд дежурных усилен: кроме дежурнаго по полку, приказано наряжать 4-х дежурных по баталионам и, кроме обыкновеннаго наряда нижних чинов, еще по одному унтер-офицеру и рядовому от каждой роты, которые должны были находиться при дежурной комнате. Для принятия запасных на сборный пункт (в Михайловском манеже) ежедневно наряжались 2 офицера, врач, 8 унтер-офицеров и один писарь строевой канцелярии. Эти офицеры, приняв людей от заведывавшаго сборным пунктом войск гвардии и все о них письменныя сведения, представляли их в полк. В полку все вновь прибывшие вписывались в алфавит, а затем препровождались в школу солдатских детей, где коммиссия, состоявшая из доктора и двух ротных командиров, под председательством баталионнаго командира, производила им телесный осмотр, и если находила кого-либо неспособным к перенесению похода, заносила в список, при котором признанные неспособными на следующее утро препровождались в уездное по воинским делам присутствие, для переосвидетельствования; оказавшиеся способными тотчас-же совершенно обмундировывались во все новое. Для этого вещи полковаго запаса были перенесены в школу солдатских детей и размещены в следующем порядке: в первой комнате выдавались годовыя вещи, во второй — мундирная одежда, а в третьей — аммуничныя вещи; затем по черной лестнице люди вводились в предел школы, где принимали все вооружение. Дежурные унтер-офицеры, находившиеся при дежурной комнате, должны были тотчас-же извещать свои роты о количестве принятых запасных чинов для своевременнаго изготовления для них пищи.

Роты должны были уложить в тюки все свое имущество и собственныя вещи нижних чинов, которыя не могли быть взяты в поход, и сдать под росписку приемщиков от запаснаго баталиона. Мундирную одежду 2-го и 3-го сроков, лишнюю аммуницию и прочия вещи должны были сдать в полковой цейхгауз. Все свои помещения и сараи ко дню выступления совершенно очистить.

Гг. офицеры не-семейные ко дню выступления в поход должны были очистить свои квартиры. Громоздкия вещи нижних чинов, как-то: комоды, собственные сундуки и др. в склад на хранение не принимались, почему солдаты оказались вынужденными продавать их за безценок. Кровати и казенные сундуки были сданы запасному баталиону.

Тотчас-же по прибытии запасных в роты, с ними начинались занятия строевыя (прикладка, фехтование, необходимые ружейные приемы и маршировка) и теоретическия занятия: оружием, уставами внутренней, гарнизонной, походной и сторожевой службы. Практическая стрельба производилась сначала в тире 2-го военнаго Константиновскаго училища, а потом на Волковом поле.

Так как казармы не могли вместить полка по военному составу, то 4-й баталион был выведен в дом Министерства Финансов (на Забалканском проспекте), рядом с Константиновским военным училищем.

Выступая в поход, все певчие оставлены при запасном баталионе. Музыкантам, наравне со строевыми, приказано выдать ранцы. Ротные фельдшера в поход должны были идти с солдатскими ранцами, а фельдшерские складывать в лазаретныя линейки; в деле-же они должны были надевать фельдшерские ранцы, а обыкновенные складывать в ближайшия повозки. Деньщикам, следующим при обозах, разрешено быть с пистолетами, револьверами и ружьями. Всем людям были выданы металлические билеты с нумерами, записанными в именные списки, которых было два экземпляра: один в роте, а другой в канцелярии полка. На всех людей заведены на средства полка водоносныя фляги, произвольнаго образца. В походе каждой роте разрешено иметь артельную повозку и пару лошадей. Сухари взяты в количестве трех-дневнаго запаса на людях и пятидневнаго — в повозках. При передвижениях по железным дорогам ротам предоставлено самим озаботиться приобретением фуража для артельных лошадей.

Вольноопределяющиеся должны были в походе продовольствоваться собственным попечением и на собственныя средства — требование невозможное, которое, конечно, не могло быть выполнено.

Каждый ротный и взводный командир должен был выбрать из людей своей части звено прикрытия. В 4-й баталион, вместо виксатиновых патронных сумок, были выданы кожаныя. Старые железные котелки заменены медными. Выданы переносныя палатки с полною принадлежностью (tenteabri), в каждую строевую роту 36, в нестроевую 34, в команду музыкантов 7, всего на 3702 человека — 617 палаток. Для офицеров выдано 19 таких-же палаток, но большаго образца, которые возились на офицерских повозках.

Мобилизация гвардейскаго корпуса продолжалась около месяца, так как люди собирались со всех концов России. На сборном пункте — в Михайловском манеже — накоплялось иногда до 2000 человек, которых нужно было распределить по различным частям. Заведывавший сборным пунктом и назначенный от нашего полка в помощь к нему штабс-капитан Михневич выбивались из сил в своей трудной работе. Вначале прибывающие нижние чины назначались в те части, из которых были уволены в запас; но впоследствии, когда началось уже выступление в поход некоторых частей, приходилось отступать от этого порядка, и дня за два до выступления полк укомплектовывался до полнаго состава людьми из других частей, вследствие чего некоторые Семеновцы попали в третью гвардейскую пехотную дивизию, а к нам, взамен их, позже прибывали люди Австрийскаго и Прусскаго полков. В обозные попало много кавалеристов, что, конечно, принесло несомненную пользу, так как многие из них впоследствии исполняли при командирах баталионов должности конных посыльных.

Запасные начали прибывать с 26-го июля (жители Петербурга) и затем прибывали до 21-го августа в том количестве, как показано в прилагаемой здесь таблице; по прибытии и осмотре, они зачислялись в те-же роты, в которых служили до увольнения в запас.

Перед выступлением гвардии в поход, временно командовавший войсками гвардии генерал-адъютант барон Бистром отдал следующий приказ от 2-го августа:

Наконец, стал приближаться день выступления; начались приготовления для переезда по железным дорогам. Для этого полк был разделен на 6 эшелонов. Каждый эшелон состоял из трех рот со всем своим ротным и частью полковаго обоза; в 5-м и 6-м эшелонах было по две роты; полковой штаб следовал с пятым. В каждом эшелоне старший в чине назначался начальником эшелона. На нем лежала полная ответственность за порядок во время передвижения и забота о продовольствии людей; для чего были отпущены авансовыя суммы, с подробным маршрутом, и означением питательных пунктов, куда, для распоряжения о заготовлении пищи для людей, эшелонный начальник должен был телеграфировать за 12 часов до своего прибытия, с обозначением полнаго числа людей, а по раздаче пищи — должен был дать удостоверение в ея доброкачественности и сполна уплатить ея стоимость, а в удостоверение уплаты — получить квитанцию.

Начальники эшелонов должны были следить, чтобы в вагонах окна были открываемы с одной только стороны и чтобы у окон не постоянно сидели одни и те-же люди, а попеременно. В каждом вагоне был один унтер-офицер за старшаго и один дневальный, которому вменялось в обязанность следить, чтобы люди, выходившие из вагонов, не расходились далеко от них. Для наблюдения за порядком при нагрузке, в каждом эшелоне назначались три офицера: один наблюдал за нагрузкой обоза, другой — имущества, а третий — лошадей. Выступление полка в поход назначено в субботу, 27-го августа, начиная с 1-го эшелона, который должен был тронуться по Николаевской железной дороге в 8 часов утра.

Накануне выступления было назначено, в 6 часов вечера, торжественное молебствие на Семеновском плацу. Полк к означенному времени выстроился громадным карэ, составленным из четырех-взводных колонн справа. На молебствие приехали: командовавший дивизиею Его Высочество Принц Александр Петрович Ольденбургский с супругою своею, временно командовавший войсками гвардии генерал-адъютант барон Бистром, некоторые из находившихся в городе старых Семеновцев и масса публики. Величественную картину представлял полк в боевом составе, в походной форме, в фуражках с чахлами, собравшийся кругом знамен и духовенства, с тем, чтобы испросить благословение Всевышняго на предстоящую борьбу. После молебна Принцесса Евгения Максимилиановна передала полку благословение в поход — два образа, один офицерам, а другой нижним чинам; такое-же благословение полк принял и от прихожан церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы. Барон Бистром и Принц сказали, обращаясь к полку, несколько глубоко прочувствованных слов, выражая надежду, что полк воскресит снова на полях Турции боевую славу своих предков.

В назначенный день, 27-го августа, с 4-х часов утра началось выступление полка по-эшелонно из казарм, а затем посадка; в 7 часов поезд уже унес первый эшелон из Петербурга; последний эшелон был отправлен вечером того же дня.

Движение полка по России до границы имело вид какого-то торжественнаго поезда: везде встречали нас с распростертыми объятиями; устраивались встречи, приготовляли угощение офицерам и нижним чинам; всюду приветствовали и благословляли в дальнейший путь. В Москве была дневка, во время которой нижние чины были помещены в Спасских казармах, а для гг. офицеров были отведены номера в ближайших к казармам гостинницах. 30-го полк двинулся дальше по московско-курской железной дороге. На московском вокзале от города было предложено угощение офицерам и нижним чинам. Сюда-же приехал самый старший из бывших в то время Семеновцев, командующий войсками московскаго военнаго округа, генерал-адъютант Гильденштуббе, поздравить полк с походом и проводить его. Маршрут дальнейшаго движения был на Курск, Киев, Жмеринку, Бендеры и Кишинев, куда прибыли 5-го сентября.

Еще в петербургском вокзале отряды сестер милосердия, офицеры, поспешающие к своим частям, команды и проч. — все эти предвестники войны — постепенно подготовляют к будущей обстановке и отрывают ум и чувство от круга обычных, мирных мыслей и ощущений. Впрочем, до Жмеринки, военно-путевыя картины ограничивались лишь массами мчавшихся или ожидавших поездов с войсками, обозами, артиллерией и пр. Песни, смех, говор всегда служат признаками встречи с войсками. Наша национальная страсть к песне, то болезненно-унылой, то беззаветно-ухорской, особенно резко проявляется в войсках. Усталые, скученные в вагонах, при палящих лучах солнца, в духоте и пыли — солдатики наши хором гудят свои любимыя песни. В Кишиневе и далее мы уже окончательно попали в военную сферу: офицеры, солдаты, солдаты и офицеры — и больше ничего; статских сюртуков почти со всем не было видно; только сестры милосердия (и те в форменных костюмах) и служащие по железным дорогам разнообразили неизменную картину^[5].

8-го сентября, через час после выезда из Унген, мы очутились уже за пределами родины — в Румынии и в 12 часов прибыли в гор. Яссы, на дневку, пройдя весь город с музыкой, как церемониальным маршем. Бивак был расположен за городом, на плацу; некоторые же офицеры остановились в гостинницах. Здесь, в первый раз, было роздано офицерам содержание звонкою монетою — полуимпериалами, рублями и французскими пятифранковиками.

10-го сентября мы подъехали к Бухаресту, где после пяти-часовой остановки в поле, в двух верстах от города, мы опять двинулись в путь по дороге к Журжево. В Бухаресте полк посетил генерал-адъютант Дрентельн, начальник тыла действующей армии, бывший наш начальник дивизии. По его приказанию, люди были все выведены из вагонов и построены в карэ; генерал обошел ряды, многих припомнил по фамилии, и при разставании высказал нам ласковое, ободряющее напутствие и пожелание успеха.

На следующий день полк достиг конечной цели своей езды по железным дорогам — станции Фратешти. Люди с удовольствием покидали наскучившие им во время продолжительнаго переезда товарные вагоны и выходили в поле.

От станции полк был отведен версты на две с половиною и поставлен биваком на холме, с котораго совершенно ясно был виден простым, невооруженным глазом Рущук, а в бинокль можно было разсмотреть очертания укреплений и белыя коническия палатки турок. Изредка из за валов взвивался дымок, и время от времени был слышен гул выстрелов. После дневки, 13-го числа, мы выступили в поход к Зимнице и вступили в сферу войны.

Переход от Фратешт до Зимницы, через деревни Путинеу и Бригадир, полк сделал в трое суток. Каждому совершившему этот переход он будет памятен надолго. Дождь лил как из ведра и превратил дорогу в непролазную массу черноземной грязи, в которой ноги вязли по колена, орудия и обоз вязли по ступицу, и на всем пути требовались огромныя усилия рот, сопровождавших обоз, чтобы протащить его до новой остановки. При переходах обоза через лощины и ручьи приходилось терять 5—6 часов, чтобы вывести одну повозку на более проходимое место; солдаты выбивались из сил и падали от изнеможения. Вследствие этого на биваки приходили уже в темноту и без варки засыпали на мокрой земле с тем, чтобы продолжать на следующий день то-же испытание.

15-го числа, при блестящем солнце, Зимница открылась нам верст за семь и казалась городком, утопавшим в зелени; но когда мы в нее вошли, впечатление изменилось: Вместо чистенькаго городка, мы нашли грязную деревню, в которой, по счастию, не остановились, а, пройдя Зимницу и спустившись с возвышеннаго берега, полк расположили биваком на протоке Дуная. Зимница представляла чрезвычайно оживленный вид; тут можно было найти разныя военныя учреждения, как комендантство, госпитали и т. п.; массы проходивших в ту и другую сторону войск и спекуляторов всевозможнаго рода, старавшихся сбыть залежавшуюся рухлядь по выгодным ценам, и, наконец, приехавших из-за Дуная офицеров, чтобы запастись чем нибудь «для позиции» — купить съестнаго, починить платье и т. п., все это кипело, суетилось, бегало.

16-го полк перешел Дунай и, сделав по ту сторону привал, двинулся по тырновскому шоссе к Царевицу, а оттуда, на следующий день, — в Акчаир. Здесь полк расположился биваком в полуверсте от деревни, на поле, поросшем густою травою; кухни-же и обозы расположились в самой деревне около колодцев. Едва мы успели кое-как разобраться, как около двух часов, совершенно неожиданно, полк был осчастливлен приездом Государя Императора. Тотчас-же люди были выстроены перед ружьями, а офицеры, собравшись вместе, встретили Государя на левом фланге полка.

Его Величество подъехал в коляске. Он был болен лихорадкою и, кроме пальто, имел на себе, не смотря на теплую погоду, шинель. Остановившись около полка, Государь сел на лошадь, поздоровался с людьми, а затем стал милостиво разговаривать с офицерами. Выразив свое удовольствие по случаю прибытия гвардии на театр военных действий, он объявил, что ему было очень приятно получить донесение о молодецком участии в деле под Ловчею своего конвоя, бывшаго под командою капитана Чекмарева 1-го; затем, при восторженных криках «ура», Государь объехал баталионы, несколько раз останавливался, разговаривал с людьми и затем уехал. Три дня подряд мы имели счастие видеть нашего Государя: 20-го сентября — при проезде Его Величества в л.-гв. Преображенский полк и 22-го — при встрече лейб-егерей. В этот день Его Величество снова объезжал наш полк и осчастливил его назначением к себе капитана Чекмарева 1-го флигель-адъютантом. Около Акчаира полк простоял целую неделю, занимаясь ротными и баталионными ученьями, с применением к местности, и приготовлениями к предстоящему Высочайшему смотру. Благодаря более продолжительной стоянке, люди имели возможность отдохнуть, оправиться и привести свое несложное походное хозяйство в порядок.

Командир гвардейскаго корпуса Государь Наследник Цесаревич, ныне благополучно царствующий Государь Император, как известно, еще до начала мобилизации гвардии, отправился в армию, где, приняв начальствование над Рущукским отрядом, оставался командовать им до самаго конца войны; 28-го августа Его Высочество изволил отдать следующий приказ по корпусу, который в полку стал известен только в Акчаире. Текст его следующий:

На биваке у деревни Акчаир полк довольствовался хлебом от агентства, а фураж заготовлял на собственныя средства.

24-го сентября полк перешел к Горному Студеню, где был назначен Высочайший смотр 1-й гвардейской пехотной дивизии, Стрелковой бригаде, Саперному баталиону, 2-му гвардейскому Казачьему полку и 2-м эскадронам Собственнаго Его Величества конвоя. День был серый, холодный; сильный северный ветер, пронизывавший насквозь, предсказывал поворот погоды к худшему. Подойдя к Горному Студеню, полк остановился, чтобы скатать шинели, в которых выступили, и переодеться в мундиры. Здесь в первый раз полк имел счастие видеть главнокомандующаго Великаго Князя Николая Николаевича. Смотр прошел, не смотря на дурную погоду, прекрасно, и полк удостоился получить Монаршую похвалу, вслед за которою услышал прочувствованныя слова Императора: «до скораго свидания, ребята!»

Со смотра, не останавливаясь, полк двинулся по дороге к Овчей Могиле. Бивак в Овчей Могиле и затем следующий, в деревне Радоницы, мы воздержимся описывать: пришлось-бы рисовать картину однообразную и крайне непривлекательную — дождь, грязь, холод, голод, ночлеги без обоза и без варки. 26-го — бивак в Парадиме находился уже в районе Плевненскаго отряда, бывшаго под командою князя Карла Румынскаго. Место, выбранное для бивака, было ровное, но за то на пашне, насквозь промокшей. Вскоре по приходе на бивак, полк был поднят и поставлен за ружьями, так как стало известным о проезде князя Румынскаго. Князь Карл, объезжая баталионы, здоровался с людьми по русски, а с офицерами по французски. Скоро стемнело; обозы, как и в предыдущие дни, не могли подтянуться; вторыя сутки пришлось ложиться спать без горячей варки, а офицерам стеснять людей, чтобы кое-как укрыться от дождя.

Только на следующий день пришли обозы в 10 часов утра; солдаты оживились; все бросилось к повозкам; закипела разгрузка их и приготовление к варке; но вдруг звуки «сбора» и крики «тревога» заставили на время остановить все приготовления. Разнесся слух, что тотчас-же дивизия должна выступать, так как Осман-паша намеревается пробиваться из Плевны; оказалось, однако, что тревога была фальшивая, и мы остались на биваке.

28-го опять настал мучительный день; пройдя деревни Пелишат и Тученицу, мы думали остановиться в Боготе; но тут непредвиденное обстоятельство заставило нас продолжать поход до Ралиево, так как замечено было сильное движение турок по софийскому шоссе, по направлению к Плевне. Шел дождь; проселок, по которому нам пришлось двигаться, был в таком виде, что артиллерию, при помощи людей, едва могли вытянуть, а об обозе, конечно, и думать было нечего. Кое-как дотащились до деревни, когда уже совершенно стемнело. Дорога около самой деревни идет по узкому откосу в ущельи. С большими усилиями удалось, однако, спустить артиллерию, но далее, при переправе через речку близ самой деревни, артиллерия окончательно завязла в грязи, и мы разсчитывали уже ночевать на дороге. Каких-нибудь 300 шагов спуска пришлось идти ровно три часа. Оказалось что в ущельи заночевал уже обоз 3-й гвардейской пехотной дивизии, вышедший днем раньше нас; такая-же перспектива представлялась и нам. Но, к счастию, пришло приказание, оставив прикрытие к артиллерии и обозу в деревне, полку идти на бивак. Часов около двенадцати ночи, измученные и голодные, по колено в грязи, натыкаясь в темноте и падая по-минутно, мы кое-как добрались до бивака, и то благодаря только Его Высочеству Принцу Ольденбургскому, который, забыв свое утомление, сам указывал путь с фонарем в руках и направлял отсталых и заблудившихся людей на бивак. 29-е волей неволей пришлось простоять на биваке в ожидании обоза; три роты были посланы ему на помощь; котлов не было; целый день шел дождь; обоз не пришел и к вечеру. На следующий день полк, вместе с Финским стрелковым баталионом, ротою сапер и одною батареею, шел в авангарде дивизии на деревню Беглеш. Кроме сапер, для разработки дороги, назначена была команда из 30-ти человек, обучавшихся этому делу в саперном лагере.

Целую неделю, с 1-го по 8-е октября, полку пришлось простоять в долине одного из притоков р. Вида, близ деревни Беглеш. Благодаря ужасным дорогам, обозы остались далеко позади нас; об интендантских подвозах, конечно, и думать было нечего; поэтому на первых-же порах похода мы остались совершенно без всяких средств продовольствия; солдаты ели кукурузу и варили кашицу без соли из пшеницы и ячменя. Вследствие этого командовавший дивизиею Принц Ольденбургский принял самыя энергичныя меры относительно правильной реквизиции у болгар, при содействии дивизионнаго переводчика, и сам лично делил добытое по ровну между частями, находящимися под его командою. Таким образом добывали печеныя кукурузныя лепешки, быков и овец, чем удавалось понемногу поддерживать силы людей, так как все это доставали в очень ограниченном количестве; например, 5 или 6 лепешек, по 2 1/2 фунт. весом, и один баран выдавались на взвод (50 человек) в сутки. Когда-же, к вечеру 4-го октября, подтянулся наш полковой обоз, сухарей в нем оказалось так мало, что можно было только выдать офицерам; солдатам-же, взамен хлеба, приказано было варить к обеду крутую кашу из ячневой или гречневой крупы.

По распоряжению командовавшаго гвардиею, бывшаго начальника штаба гвардейскаго корпуса — генерал-адъютанта графа Воронцова-Дашкова, приняты были самыя энергичныя меры к предупреждению мародерства в частях, и по два раза в день производились ученья с применением к местности. В Беглешах в первый раз пришлось охранять бивак сторожевою цепью, которая была разставлена на горе и содержалась одною ротою, сменяемою через каждые 12 часов.

Неопределенность положения и недостаток средств продовольствия весьма вредно отзывались на духе войск; от бездействия видимо все скучали. Впрочем, вскоре все ожили, узнав 5-го октября, из телеграммы Государя Императора, о результатах сражения под Авлиаром, в котором вся армия Мухтара-паши была разбита на голову и отброшена; взята масса пленных и сам Мухтар едва успел скрыться в Карс. По этому случаю впереди нашего бивака было отслужено молебствие в присутствии всей дивизии.

Известие о победе при Авлиаре чрезвычайно подняло общий дух; все — от офицера до солдата — стали надеяться, что вот и у нас скоро дойдет до решительнаго дела. Ждали, что, вот-вот, через несколько дней Плевна сдастся и война окончится через месяц или два. Распоряжения и планы кампании не объявлялись и не были известны у нас даже по слухам. Между тем приход гвардии положил только начало второму периоду кампании; за ним предстояло еще два периода — целых десять месяцев — в продолжение которых гвардия оставалась на театре военных действий.

5-е октября можно считать началом втораго периода: с этого дня у нас произошла перемена начальства. Граф Воронцов-Дашков был отозван в Рущукскую армию — к Его Императорскому Высочеству Наследнику Цесаревичу, для командования кавалериею этого отряда; на его место был назначен генерал-адъютант Гурко, получивший сначала в командование кавалерию западнаго отряда, потом все те пехотныя части, которыя переходили на левый берег Вида, и вскоре затем — гвардейский корпус, с званием начальника войск гвардии и кавалерии западнаго отряда; начальником штаба был назначен генерал-майор Нагловский.

Генерал Гурко, получив новое назначение, избрал своим временным местопребыванием селение Иени-Баркач, на северо-западе от Беглеша. Это селение лежит в местности пересеченной холмами, на склоне возвышенности, и представляет то удобство, что отсюда открывается обширный кругозор на линию софийскаго шоссе, начиная от селения Дольний Дубняк и до селения Телиш. В ясные дни даже невооруженным глазом были видны из Иени-Баркача турецкие транспорты, двигавшиеся по шоссе взад и вперед из Плевны и обратно, а по вечерам и ночью линия шоссе усеивалась светящимися точками от огней турецких биваков. Видимо турки зорко стерегли свой единственный путь в Плевну и, следуя своему правилу окапываться, окружали себя ровиками, ложементами, редутами^[6]. Но, с другой стороны, по отрывочным замечаниям и намекам генерала Гурко и по характеру его рекогносцировок, можно было заметить, что он твердо решился «выковырять» турок из этих ровиков и редутов. Предположения эти не замедлили оправдаться.

6-го октября генерал Гурко, объезжая войска, поступившия под его начальство, совершенно неожиданно, без свиты подъехал к полку и вызвал его перед бивак. Проезжая шагом ряды, он часто останавливался, говорил с солдатами, а затем, объехав все баталионы, он собрал около себя офицеров и обратился к ним приблизительно с следующими словами:

Обращаясь к солдатам, генерал Гурко сказал:

Докончив говорить, генерал Гурко уехал, простившись с офицерами, в следующих словах:

8-го октября, по приказанию генерала Гурко, обоз был разделен на две части; самыя необходимыя повозки, как-то: патронные ящики, лазаретныя линейки, одноколки, артельныя и офицерския повозки оставлены при полку, а остальныя были отправлены в Богот, вместе с ранцами, из которых самыя необходимыя вещи — сухари и соль — были переложены в мешки. Мера эта была крайне благодетельна, избавляя людей от обременительной ноши; впоследствии она давала возможность каждому, в критическую минуту, поправить свое хозяйство, заменить изношенные сапоги второю парою, переменить белье и проч. В тот-же день наш полк перешел на новый бивак в полу-версте от деревни Эски-Баркач. 10-го — выдали консервы, галеты и на 10 дней соли. Стали усиленно поговаривать о скором выступлении в дело.

11-го уже положительно было известно, что на следующий день предстоит атака Телиша и Горнаго Дубняка. Утром приезжал на бивак назначенный командовать дивизиею — генерал-майор Раух. Он обходил людей и сказал им короткое, но сильное боевое наставление; выражение его — «стреляй редко, да метко, а коли крепко» — перешло с тех пор в поговорку. Целый день 11-го числа занимались приготовлением к делу, осматривали оружие и патроны, исправляли попорченную аммуницию, одежду и обувь; солдаты занимались стряпней кукурузных лепешек, которыя они по неволе, с голодухи, научились приготовлять, растирая прежде кукурузы, на продыравленных гвоздем крышках котелков, в муку и поджаривая их на сале. Многие из офицеров обзавелись вьючными лошадьми и ослами, приобретение которых было, впрочем, сопряжено с большими затруднениями. В 8 часов вечера, по получении всех распоряжений для предстоящаго дела, в 1-й бригаде было назначено молебствие. Был довольно теплый, тихий вечер; около бивака, кругом Принца Ольденбургскаго и нашего полковаго священника Крюкова, собрались оба полка; вся эта группа освещена была заревом горящей под горою деревни Эски-Баркач; перед самым началом молебна луна огромным кровавым шаром выкатилась из за-горизонта. — «Горячее будет завтра дело», набожно крестясь, замечали солдаты. Торжественна была картина, когда, при описанной обстановке, вся бригада, при чтении просительной молитвы, опустилась на колена, а затем, при пении «Спаси, Господи, люди Твоя», несколько сот голосов подтягивали хору.

Согласно диспозиции, отданной на 12-е октября по войскам гвардии и кавалерии западнаго отряда, полк, во время атаки укрепленной позиции у Горняго Дубняка, должен был, вместе с л.-гв. Преображенским и Измайловским, с их артиллериею, и Донским № 4-м полком, — выступить в 6 1/2 часов пополуночи и, перейдя реку Вид по бродам № 1 и № 2, расположиться в резервном порядке по дороге из деревни Чириково в деревню Крушевицу, в разстоянии двух верст от Чирикова, фронтом к стороне Дольняго Дубняка и, как только позиция у Горняго Дубняка будет занята нашими войсками, три полка 1-й гвардейской дивизии должны быть двинуты на плевно-софийское шоссе, с тем чтобы занять на ней позицию фронтом к Дольнему Дубняку и прикрыть войска, занявшия Горний Дубняк^[8].

12-го октября, в 2 часа пополуночи, полк выступил через Иени-Баркач к реке Виду. Было полнолуние — светло, как днем, ночь была холодная и все предметы покрыты инеем. Часам к четырем, оставив влево деревню Чириково, полк спустился к реке и стал на привал в ожидании разсвета. На разсвете мы перешли реку в брод и направились без дороги к софийскому шоссе, где, пройдя версты две, все три полка были остановлены в лощине и поставлены в резервном порядке фронтом к Дольнему Дубняку. В 8 1/4 часов, слева от нас, почти одновременно раздались пушечные и ружейные выстрелы. 2-я гвард. пех. дивизия начала атаку Горняго Дубняка. Через 1 1/2 часа мы двинулись по направлению к последнему и, не доходя нескольких сот шагов до шоссе, опять остановились. Между тем бой как видно с каждою минутою разгорался все сильнее; громы орудийных и ружейных выстрелов слились в какой-то общий адский гул. В 12 часов стало известным, что Горний Дубняк и укрепления заняты, но что не взят только один редут. Со стороны Плевны слышалась тоже сильная канонада. Долго не удавалось покончить со вторым редутом, так что в 2 часа пришлось усилить атакующих л.-гв. Измайловским полком. Из передовой линии начали доходить известия об убитых и раненых генералах и офицерах; дело, видимо, с минуты на минуту становилось серьезнее. В 2 1/2 часа наша бригада была выдвинута на версту по шоссе, по направлению к Дольнему Дубняку, и Семеновский полк поставлен в первой линии, по обе стороны шоссе, где тотчас-же начал окапываться. Весь шанцевый инструмент был передан 4-му баталиону, который, разсыпавшись в цепь, начал строить ложементы для стрелков; остальные баталионы занялись постройкою ложементов для резервов; скаты этих ложементов покрывались нарубленною кукурузою. Часов около трех стрельба у Горняго Дубняка приняла ужасающие размеры; послышалось несколько артиллерийских залпов, затем орудия смолкли и их заменила частая ружейная стрельба. В сумерки стрельба стала ослабевать как со стороны Плевны, так и со стороны Горняго Дубняка. Через несколько времени солнце стало садиться, а над Горним Дубняком появилось зарево пожара. Вдруг издали перекатами прошел по полю радостный крик: «ура»! Все почуяли в этом крике весть о победе; как камень свалился с груди... Большинство перекрестилось. Мы уже готовились заночевать на позиции, когда пришло приказание полку собраться на шоссе и следовать на бивак к Горнему Дубняку. Как ни были утомлены физически и нравственно этим днем, но трудно было удержаться, чтобы не сходить посмотреть на место боя. Многие офицеры пошли по направлению к редуту. Почти от самаго нашего бивака стали попадаться брошенныя ружья, патроны и раненые. Чем ближе к редуту, тем больше попадалось тел, а в самом редуте местами между трупами не было, возможности пройти. Зарево пожара, виденное нами, происходило от загоревшихся турецких шалашей и блиндажей в самом редуте.

Для облегчения переноски раненых к перевязочному пункту были высланы от полка, в самом начале дела, все санитары — единственные участники от полка в деле под Горним Дубняком. Ночью загорелась деревня Горний Дубняк, почему 3-й баталион был послан для тушения пожара. Так провел Семеновский полк день 12-го октября, кровавыми страницами занесенный в историю гвардии^[9].

Результатом боя под Горним Дубняком было занятие софийскаго шоссе и окончательное закрепление железнаго кольца, охватившаго армию Османа-паши в Плевне.

13-го октября, на следующий день после взятия Горняго Дубняка, 2-й баталион был выслан для уборки раненых, а полк, вместе с другими войсками нашего отряда, стал на позиции фронтом к Дольнему Дубняку, в ожидании предполагавшейся вылазки Османа-паши из Плевны.

Целых 8 дней, т. е. с 13-го по 20-е, мы простояли около Горняго Дубняка, постоянно окапываясь, переменяя позиции и постепенно выдвигаясь более вперед к стороне Дольняго Дубняка. В этот промежуток времени, 16-го числа, сдался Телиш, после чего начались приготовления к завладению Дольняго Дубняка. Порядок службы точно определялся приказом по отряду от 18-го октября, № 30. Ежедневно от полка отправлялся на аванпосты к Дольнему Дубняку один баталион. Особенно строгое внимание обращено было на соблюдение порядка и гигиенических условий. Ежедневно два раза в день свободные от службы баталионы выводились на работы в полной аммуниции при ружьях. Затем предупреждалось, что по тревоге войск отнюдь не поднимать, но что о всяком наступлении неприятеля будет известно заблаговременно и что для выхода войск последует распоряжение начальника оборонительной линии. Наши аванпосты часто бывали под огнем турецкой цепи; стоило только кому-нибудь из русских показаться на шоссе впереди аванпостов — турки тотчас-же открывали огонь. Во время одной из подобных перестрелок, когда турки открыли огонь по заставе от 14-й роты, старший унтер-офицер Камков влез на стоявший рядом стог сена; турки весь свой огонь направили на него; он-же, не смущаясь, показывал им шапкой, куда уходила пуля вправо или влево, подобно тому как это делается на махалке, во время практической стрельбы.

Помимо наших служебных обязанностей, было не мало и личных забот. Добыча фуража для лошадей становилась все труднее и труднее. Отделены были для каждой части районы и за сеном приходилось посылать верст за 20—25; единственно, что еще иногда удавалось покупать у болгар — это ячмень. Собственное продовольствие тоже не мало нас затрудняло. Войсковыя части встречали затруднения не только в хлебе, но даже и в мясе. Генерал Гурко установил цены на быков и приказал собирать скот с населения. Распределение этого скота между войсками производилось в комендантском управлении, причем части выплачивали владельцу причитающияся деньги по взаимному уговору, а в случае несогласия руководствовались установленными начальником отряда ценами.

Занявши новую позицию, генерал Гурко считал ее только подготовительною и намеревался атаковать Дольний Дубняк. По сведениям, там находилось около семи таборов пехоты с 5—6-ю орудиями, но так как войска эти легко могли быть усилены из Плевны, то, для верности успеха, генерал Гурко решился выждать прибытия 3-й гренадерской дивизии и полагали, произвести атаку Дольняго Дубняка 22-го октября^[10].

Но до дела не дошло. Турки бросили Дольний Дубняк и ушли в Плевну, предоставив его нам. 20-го октября, утром, по смене сторожевой цепи, к главному караулу, выставленному от 5-й роты, прискакал улан с приказанием начальника передовых постов:

Начальник главнаго караула, капитан Бурман, не решаясь сделать такого решительнаго шага со слов коннаго вестоваго, без письменнаго приказания, велел людям приготовиться, а сам, вместе с уланом, поскакал к начальнику передовых постов, откуда вскоре-же прислал подтверждение приказания. Частью бегом, частью ускоренным шагом, цепь наша направилась к Дольнему Дубняку. Оказалось, что турки оставили все укрепления и ушли. Отступавшия колонны неприятеля, преследуемыя огнем румынских батарей, были еще видны вдалеке. Первому вошедшему в деревню звену Его Высочество принц Ольденбургский пожаловал по золотому на человека. Вскоре подошел 1-й баталион, а за ним весь полк. Пройдя версты две за Дольний Дубняк, полк тотчас-же приступил к укреплению занятой позиции, а на ночь был отведен на бивак к деревни^[11].

После занятия Дольняго Дубняка, наш отряд подвинулся к р. Виду, а кавалерийские аванпосты дошли почти до самой реки; за ними стояла пехотная сторожевая цепь, а далее весь отряд, который укрепился настолько прочно, что все усилия Османа пробиться впоследствии оказались тщетными. Разумеется, характер укреплений на нашей позиции был весьма разнообразен: тут встречались и редуты, и люнеты, и прочие верки, начертание которых обусловливалось местностью и требованиями обороны; но наиболее употребительными сооружениями были батареи и ложементы для пехоты. При этом передовые стрелковые ложементы были вынесены шагов на 900 вперед батарей; за ними располагались закрытия для поддержек и, наконец, приблизительно на линии батарей — резервные ложементы^[12]. Распределение войск было также изменено следующим приказом от 21-го октября:

По окончании укрепления позиции, вдоль нея и позади была устроена дорога с удобными проездами через балки. Позади каждаго участка позиции были поставлены значки с надписями: «участок такой-то части». С 22-го было приказано во всех частях, расположенных биваком, играть зорю в 6 1/2 утра и в 7 1/2 часов вечера. Кроме того, вечером, в каждой бригаде играть зорю с церемониею, причем музыке обходить всю бригаду, с одного фланга к другому, а перед серединою ея играть молитву: «Коль славен». Вообще на биваке разрешено музыке играть и песенникам петь. Для того чтобы ближе наблюдать за турками, от дивизии ежедневно высылался один офицер в покинутые турецкие ложементы, расположенные перед нашими аванпостами, на шоссе, близ моста. Этот офицер должен был целый день оставаться на своем посту и записывать свои наблюдения, а с наступлением темноты — докладывать обо всем замеченном начальнику отряда.

В воскресенье, 23-го октября, было объявлено по войскам, что биваки будет объезжать Государь Император. Утром в каждой бригаде была отслужена обедня с молебном. К 12-ти часам все войска были построены на своих местах перед ружьями, а около трех, по дороге из Богота, показалась коляска Государя, сопровождаемая многочисленною свитою и эскадронами лейб-гусар, лейб-улан и Собственнаго Его Величества конвоя. Объехав артиллерию, Государь остановился около полка и обратился к офицерам и нижним чинам с следующими словами:

Впереди л.-гв. Измайловскаго полка было отслужено благодарственное молебствие за дарованную Богом победу под Горним Дубняком. При поминовении «воинов на поле брани живот свой положивших», Государь преклонил колена, а за ним и все присутствовавшие.

В этот-же день командир полка генерал Эттер был назначен командиром 2-й бригады 2-й гвард. пехотн. дивизии, а вместо него командующим Семеновскаго полка — командир л.-гв. Финскаго стрелковаго баталиона флигель-адъютант полковник барон Рамзай. В этот-же день генерал Эттер представил своему преемнику полк. Через три дня состоялись проводы генерала Эттера. 27-го, днем, ему был предложен от офицеров 1-го баталиона завтрак, а вечером — ужин от всего полка. Меню и обстановка были нероскошны, но отличались походною оригинальностью. Из полотнищ офицерских палаток был устроен навес, поддерживаемый ружьями; столом служил горизонт земли, вокруг котораго вырыта канава с уступом для сиденья. Люстры и канделябры были заменены воткнутыми в землю штыками, со вставленными в них свечами. При тех условиях, при которых мы тогда были, проводы были великолепные, благодаря приезду корпуснаго маркитанта Львова, доставившаго для этого все необходимое, хотя и за страшно дорогия цены.

Прощаясь с полком, генерал Эттер отдал следующий приказ:

Стоянка полка в виду заколдованной Плевны, около Дольняго Дубняка, продолжалась с 21-го октября по 2-е ноября. Только неделю спустя после занятия Дольняго Дубняка, отряд, замкнувший кольцо около Плевны, получил самостоятельное назначение и был подчинен генерал-адъютанту графу Шувалову. В состав дольно-дубнякскаго отряда вошли: 1-я и 2-я гвард. пех. дивизии, гвардейская стрелковая бригада, л.-гв. саперный баталион, Мариупольский гусарский и Астраханский драгунский полки. Сделаны были все распоряжения на случай вылазки Османа-паши из Плевны. Согласно диспозиции, Семеновский полк должен был расположиться левее шоссе и вместе с батареями № 3 и 4 занять одним баталионом ложементы передовой линии, другой баталион оставить в полковом резерве, а прочие два — в общем дивизионном резерве.

Наступала зима; холод, частые дожди и нередко морозы были причиною развития довольно сильной болезненности, выражавшейся преимущественно в формах лихорадок и диссентерий. Поэтому войскам были объявлены самыя точныя и строгия правила для соблюдения на биваках нижними чинами всех гигиенических предосторожностей.

Весьма большия затруднения представило продовольствие отряда; транспорты с сухарями не подходили, хлеба не было; чувствовался сильный недостаток даже в соли, за покупкою которой пришлось нарочно командировать полковаго казначея в Турн-Магурелли.

29-го октября, по распоряжению начальника отряда, 3-й баталион был отправлен в деревню Червен-Брег, для устройства печей и хлебопечения. Но, по прибытии туда, оказалось, что мельницы, на которыя разсчитывали, были сломаны; пшеницы ни в деревне, ни в окрестностях не было; соли не хватало даже для личных потребностей баталиона. Тем не менее, баталион, состоявший под командою капитана Чекмарева 2-го, занялся устройством печей, починкою мельницы и перемолом ячменя. Лишь за два дня до прибытия полка, капитан Чекмарев был извещен кавалериею, что в 25-ти верстах найдены громадные запасы муки. Тотчас-же были высланы за нею все артельныя повозки; муки привезли действительно много, но было уже поздно,— ею не могли воспользоваться, так как через два дня баталион получил приказание присоединиться к полку^[13].