Из прошлаго. Исторические материалы Лейб-Гвардии Семёновскаго полка.

Воспоминания о службе в Семеновском полку.

Князь Иван Михайлович ДОЛГОРУКОВ.
р. 1764 † 1823.
Тайный Советник, кав. орд. св. Анны 1 ст.
Служил Л. Гв. в Семеновском полку офицером с 1782 по 1791 год.
С портрета Левицкаго.
Собственность кн. Е. Д. Долгоруковой.

Кн. Ив. Мих Долгоруков (1764—1823) известный стихотворец и автор любопытных воспоминаний, озаглавленных им «Капище моего сердца», — внук знаменитаго кн. Ивана Алексеевича, друга Императора Петра II, бывшаго уже 20-ти лет обер-камергером и кавалером ордена Св. Андрея. Сестра кн. Ивана Алексеевича, двоюродная бабушка автора, княжна Екатерина Алексеевна была обрученной невестой Имп. Петра II. Смерть Императора положила предел честолюбивым мечтам фамилии Долгоруких. Князья: Алексей Григорьевич, сын известнаго Петровскаго сподвижника князя Григория Федоровича и родной племянник знаменитаго сенатора «Якова Долгорукова», действительный тайный советник Василий Лукич, состоя членами Верховнаго Тайнаго Совета, фактически управляли Россией в последние минуты жизни молодого императора. Внезапная его смерть, однако не сразу отразилась на влиянии Долгоруких и только по вступлении императрицы Анны Иоанновны на престол на известных условиях, оговоренных в «пунктах» составленных Долгорукими, их постигла опала. Императрица разорвала «пункты» и Долгорукие были сосланы. Кн. Иван Алексеевич был казнен в Новгороде в 1739 г. Упав с высоты величия, эта ветвь фамилии Долгоруких долго не могла оправиться от постигшаго ея удара, и автор воспоминаний всю свою жизнь провел крайне нуждаясь в средствах. Князь Иван Михайлович из ординарцев князя Вас. Мих. Долгорукова-Крымскаго был определен в 1782 году Л. Гв. в Семеновский полк. Будучи полковым адъютантом в царствование Имп. Екатерины II ему по должности своей приходилось близко сталкиваться с полковыми майорами и подполковниками и его воспоминания об Левашове, Боборыкине, Салтыкове и Вадковском, представляют несомненный интерес. Об майоре Вас. Ив. Левашове князь пишет:

«Служа с ним лет десять я долго был под командою его, и вспоминаю то время, когда я был адъютантом полковым, с живым удовольствием до ныне. Он со мной обходился очень хорошо; я ни на какой худой поступок его со мной по службе пожаловаться не могу, но, как человек, он имел свои странности, капризы и разные недостатки, к которым я не всегда умел, или хотел, применяться, и тогда происходили между нами минутныя сшибки, в которых, натурально, победа всегда оставалась за ним; но подобныя горячия вспышки не имели никаких злобных последствий, и потому были очень сносны, а иногда даже только забавны. На пример: однажды я с утренним рапортом не застал его дома, потому что он ночевал в Мещанской, у какой-то девки: я бросился к нему туда, он разсердился, раскричался, и после сам со мной такому странному нашему свиданью расхохотался. В другой раз он, в досаде на лекарей за то, что в лазарете выкинуло из трубы, в чем они не могли быть виноваты, велел мне их связать: я буквально исполнил приказанье, и майор с адъютантом доставили публике случай над собой посмеяться. Много мог бы я насказать, в память ему, подобных анекдотов, но довольно и сих двух, чтоб дать понятие о том образе службы, которой тогда был в обычае. Всего забавнее следующее. Обыкновенно, 6 генваря, по случаю Крещения, бывал военной парад на Неве, вся гвардия и прочие полки под ружьем, командовал очередной штаб-офицер гвардии. Довелось однажды отправлять сие торжество Левашову. Он взял меня с собой. Нам должно было обоим парадировать верьхами: он и я равно трусовато садились на своих лошадей. Страх сближает чины, и как мой буцефал был смирнее его, то он все пожимался ко мне, от чего при фрунте представлялось потешное зрелище: я никогда этого утра не забуду. Великой князь, стоя на балконе, чрезвычайно смеялся над нами, и мы очень неудачно донкишотствовали. Левашов был остер, умен, забавен и потому умел счастие нравиться Государыне, которая допускала его к себе с особенной милостью. Тогда цену человеку давала голова, а не шпоры и сапожная глянцовитая вакса. По духу тогдашняго времени, Левашев был прекрасной начальник в полку гвардии, а теперь он бы и в капралы не годился: я всегда вспомню проказы его с улыбкой, а хорошее обращение с признательностью».

Василий Иванович ЛЕВАШОВ.
р. 1740 † 1804.
Генерал от инфантерии, обер-егермейстер,
кав. орд. св. Андрея и Иоанна Иерусалимскаго.
Л. Гв. Семеновскаго полка премьер-майор 1778—1796,
с 1796 по 1799 год начальствовал полком в чине генерала от инфантерии.
С миниатюры из собрания Вел. Кн. Николая Михайловича.

В воспоминаниях Долгорукова об другом майоре Семеновскаго полка Петре Ивановиче Боборыкине особенно интересны разсказы его о постоянных столкновениях майора с подполковн. гр. Брюсом. Про Боборыкина Долгоруков говорит:

«Петр Иванович, человек посредственнаго смыслу и отменно задорной. Ближайшее его родство с фаворитом Мамоновым доставило ему сие почетное место, и он был уже в летах, когда принял команду над нашим полком. Я служил в нем тогда полковым адъютантом, и целый год находился в непосредственном с ним сношении. Много было бы труда разсказывать все те смешныя приключения, какие между нами происходили: довольно сохранить в памяти, чтобы дать понятие, сколько он был горяч, а я также пылок и ветрен, что он однажды гонялся за мной с ножом по двору в одном халате. Такому странному поступку невольно подал повод я сам, будучи принужден передавать ему разные выговоры и колкия замечание главнаго начальника, графа Брюса, которой с ним не мог ужиться. Другой постарался бы смягчить такия поручения, но я, любя выводить из них потешныя сцены, слово в слово отдавал майору, что приказывал подполковник, и так всякой день по утру у нас бывала стычка, впрочем, редко выгодная для меня; ибо будучи таким Меркурием между двух начальников, мог опасаться, что подполковник отопрется от своих слов, извинится перед майором тем, что я не так сказал или исполнил его поручение, и тем легче могло это случиться, что у майора племянник родной был фаворит, а потому я рисковал всегда попасть в неприятной переплет между двумя сильными лицами, но, к счастью моему, граф Брюс не уважал Боборыкина, и нередко гораздо суровее делал ему выговоры в глаза, чем те, которые посредством моим до него доходили. При таком пламенном свойстве сего начальника и неустроенном его разсудке, он был, однако, внутренно добр, и тем скорее забывал досады, чем он сильнее за них воспламенялся — обыкновенное свойство людей вспыльчивых! Служба моя под командой его кончилась тем, что он оказывал мне самыя благосклонны услуги. Вышедши из адъютантов я от него удалился, и все причины на меня сердиться исчезли. Он увидел, что естьли я ему досаждал, причиной тому был не собственной мой произвол, а положение, в которое я был поставлен отношениями адъютантскаго звания. Впоследствии Боборыкина развели с графом Брюсом и дали ему в команду полк конной гвардии, где он сделался верховным и единственным начальником».

Все симпатии полкового адъютанта были на стороне подполковника и о Брюсе — он отзывается с величайшей похвалой:

«Граф Яков Александрович подполковник Семеновскаго полка и мой начальник. Я ему обязан многими приятными событиями из моей жизни. Кроме того, что он всегда благосклонно со мной обходился, не оказывал мне никогда кривого вида, и с участием в разныя времена занимался судьбой моей, я по особенной его милости произведен из полковых адъютантов в капитан-поручики; мне бы пришлось еще лишний год прослужить в адъютантах, еслибы граф не очистил нарочно в пользу мою ваканцию, дабы меня произвести скорее. По случаю размолвки его с майором Боборыкиным, в которую я был часто употребляем, он никогда не отдавал меня ему на жертву, и защищал против его неприязни, несмотря на связь родства его с любимцем Государыни».

Граф Яков Александрович БРЮС.
р. 1732 † 1791.
Генерал аншеф, Главнокомандующий и ген. губерн. Петербурга.
Л. Гв. Семеновскаго полка подполковник (1767—1791),
кав. орд. св. Андрея и св. Владимира 1 ст.
Служил в полку офицером с 1761 по 1791 год.
С портрета Левицкаго.
Гатчинский дворец.

Много офицеров Семеновскаго полка бывали в доме Молчановых, сын которых служил в полку. С Николаем Николаевичем Молчановым Долгорукову пришлось участвовать в полковой дуэли между Ржевским и Даниловым, унтер-офицерами полка. Про Молчановых он пишет:

«Отец и мать люди добрые и почтенные; они любили жить весело и заманивали к себе всю молодежь Семеновскаго полка, потому что старший сын их Николай служил в оном. Мы были приятели и поэтому я всегда принят отлично в их доме; они жили в самом полку, и близость наших жилищ сделала меня у них не гостем: отслужа утреннее время и отобедавши у какого-нибудь большаго барина, я, под вечер надевал фрак и ходил к Молчановым искать веселаго отдохновения, там часто бывали балы и пирушки. Мы резвились безпрестанно: игрывали в фанты, в короли, и когда мне доводилось быть царем, то я очень любезничал, наряжал всю беседу в ордена, жаловал в чины, и в этой привольной жизни без принуждения, без этикетов, время летело как молния. К тем же временам принадлежит еще одно рыцарское мое происшествие. Сын их старший, Николай, и я, мы были секундантами: я у Ржевскаго, он у Данилова. Ржевский, Григорий Павлович, сын брата родного моего дяди Степана Матвеевича Ржевскаго, следовательно мы находились в самом близком сватовстве; долгое время мы обитали в одном доме в полку и тут-то по случаю ссоры его с Даниловым, я принужден был выехать секундантом с его стороны.

Драка продолжалась с четверть часа, бились рыцари на шпагах. Ржевскаго ранили в руку, но, слава Богу, рана зажила недель в шесть без опасных последствий и, к крайнему счастью нашему, сошла с рук им и нам благополучно. Тогда подобныя проказы наказывались, и довольно строго. Никто об поединке этом не знал, побоище происходило 29 августа рано по утру: когда Ржевскаго ранили, я дал ему свой плащ, на возвратном пути домой, а сам без осторожности надел его сюртук, забрызганной кровью и разрубленной в рукаве. В этом одеянии я с Молчановым приехал к нему в дом, и старики были до крайности испуганы, увидя меня в крови: им пришло в голову, что я верно дрался с их сыном».

И Долгоруков и его родственник Ржевский были очень небогаты, но кредит гвардейскаго офицера Екатерининскаго времени был велик и вот как приходилось им изворачиваться:

«хозяйство наше было не блистательно, доводилось иногда приежжать домой ночевать не ужинавши, а есть хотелось; дома нечего, да и не на что готовить. Денег чистых мало, но кредит всегда хорош. Мы у итальянцев ходящих всегда могли брать в долг прихотныя вещи, как-то: помаду, духи, шоколад, горчицу французскую: одна она годилась к столовой приправе. И так, когда бывало проймет нас голод, мы велим, как водится, собрать на стол, разложить салфетки, подадут два прибора, и поставят нам банку горчицы, которую мы оба с хлебом уберем до самаго дна, и на завтра перед своей братией безбожно хвастаем, что мы ужинали у себя дома, поленясь ехать в гости. Все мило, что о молодости ни вспоминаешь, даже и до столь глупаго фанфоронства».

Федора Ивановича Вадковскаго, подполковника Семеновскаго полка, кн. Иван Михайлович застал в полку несколько лет и служил под его начальством. Он его изображает крайне снисходительным и добродушным старичком.

«Я не имел причины быть недоволен его со мной поступками, впрочем не видал от него ни зла, ни добра, но и за то должен быть благодарен, что он снисходительно прощал мне разныя мои шалости по службе, за которыя другой строгое бы обратил на меня взыскание. Вот два довольно забавных происшествия. В обычае было тогда читать по субботам на съежжем ротном дворе всем солдатам артикул, наряжался младший офицер в роте для порядка: мне дошла очередь отправить эту службу: я только что попал в офицеры, и понятия не имел о военных регулах. Приехавши на съежжий двор, прокликал всю роту, и по перекличке не явился один молодой мальчик из дворян унтер-офицерскаго чину. Он пришел, когда чтец читал уже артикул громогласно. Я, как новый страж благочиния военнаго, счел себя обязаным наказать унтер-офицера. Но как и чем? Дворян бить нельзя, надобно пристыдить самолюбие. Мне лучше ничего не вошло в голову, как велеть ему лечь на широкий стол и, в виде усопшаго, принимать от солдат последнее целование. Затея глупая, но я был командир, делать нечего, надлежало повиноваться. Мальчика разложили, и вся рота с ним прощалась: усатые солдаты наши расцеловали его в пух, тем и кончилась аудиенция. Проказа моя скоро разнеслась по полку, дошла и до Вадковскаго. Все хохотали, а он, доброй старичек, только сказал мне, при первом после свидании в собрании всех офицеров: «Скажи-ко мне, пожалуй, проказник, где ты нашел правило заживо людей хоронить?» Сим кратким выговором все дело обошлось. В другой раз, будучи дежурной при полку, я прискакал на пожар в полковой лазарет, в котором выкинуло из трубы без всяких последствий. В досаде, я обоих лекарей, ни в чем в этом не виноватых, по приказанию майора, арестовал, а потом сам от себя разсудил посадить их лицом к стене каждаго, в противоположной угол комнаты, что произвело явной смех между больными и здоровыми. В таком положении хирурги мои просидели с полсуток, и потом я их выпустил. Старик Вадковской, узнав о сем покачал только головой и посмеялся. Я при нем поступил в полк прапорщиком, и получил чин подпоручика. При погребении его я отдал ему последнюю честь эксъпантоном в парадном полковом строе, перед своим взводом, и проводил его до земли с искренним желанием душе его небесных благ».

Федор Иванович ВАДКОВСКИЙ.
р. 1712 † 1783.
Сенатор, генерал аншеф,
Л. Гв. Семеновскаго полка подполковник (1762—1783).
Служил в полку офицером с 1729 по 1783 год.
Музей полка.

К подполковнику князю Николаю Ивановичу Салтыкову автор относится иронически и несколько отрицательно.

«Салтыков правил полком, в котором я был три года адъютантом, следовательно, ежедневно хаживал к нему, и, снискав его благоволение, пользовался оным до последних дней его жизни; но сие благоволение было самое пустое и оказывалось токмо в наружных видах. Внутренно Салтыков любил только себя и неспособен был благодетельствовать, когда требовалась на то некоторая упругость в характере, настойчивость в поступках и твердость в правилах».

Светлейший князь Николай Иванович САЛТЫКОВ.
р. 1736 † 1816.
Генерал фельдмаршал, Председатель Государственнаго Совета
и Комитета Министров, кав. орд. св. Андрея и Иоанна Иерусалимскаго.
Служил Л. Гв. в Семеновском полку нижним чином с 1748 по 1754 г.,
офицером с 1784 по 1816 г.
С гравюры А. Ухтомскаго.
Императорский Эрмитаж.

Про Ивана Ивановича Дмитриева, впоследствии министра юстиции и действительнаго тайнаго советника, Долгоруков вспоминает по общей их склонности к поэзии.

«Первое мое короткое знакомство в гвардии; я его застал в ней унтер-офицером, а сам был уже офицером. Склонность к поэзии нас сблизила; мы оба принимались за стихи с робостью, он свои безделки читывал мне, а я ему свои; женившись и заведя свое хозяйство, я всех чаще проводил время с ним, он любил ходить ко мне без особенных приглашений и чинов, и мы, были, казалось, хорошими приятелями. Я тогда сочинил к нему послание, которое появилось под названием «Сослуживцу».

В воспоминаниях Долгорукова мы находим также несколько служебных анекдотов, весьма характерных для того времени. Например случай с крестником его матери Николаем Александровичем Барковым, сержантом Семеновскаго полка.

«Мы стояли на карауле», пишет автор «летом в пустом Зимнем Дворце, он старшим сержантом, а я начальником отряда. Мне хотелось над ним почваниться своей властью и я придрался к какой то мелочи, осматривая часовых, и поставил его в бутку. Эта шутка не продолжалась пяти минут, но всю жизнь нашу мы, при всяком свидании, напоминали эту проказу, и он мне всегда говорил: “помнишь-ли, как я у тебя сидел в бутке?».

Другой случай был с сержантом-же Николаем Александровичем Чириковым. Чириков, будучи сержантом в полку в бытность Долгорукова в нем адъютантом, иногда от его зависел.

«Однажды я, нарядя его в караул без очереди, потому что Ржевской, которой жил, в одном доме со мной, поленился выйти и сказался больным, так его огорчил, что он пришел требовать от меня причины, почему он должен служить за других. Исчезла приязнь и началась команда. Я резко ему отвечал, что Ржевский будучи болен, настоящая под ним очередь его. К несчастью Ржевской мой тогда очень неосторожно забавлялся в халате на голубятне и гонял турманов. Чириков его там завидел и сказал: «нет! он не болен, а гоняет голубей»; я стал без оправдания и принужен был это поправить, разумеется, наряда другого унтер-офицера, которой был не так смел, как Чириков, в надежде на мою приязнь, и мы все трое: он, Ржевской и я благополучно остались дома и целое утро прошалберили».

Печальна судьба генерала Федора Яковлевича Побединскаго, который был в полку одновременно с Долгоруковым, в чине капитана:

«я часто попадал под его начальство, особенно когда он правил некогда за майора всем полком, а я был адъютантом; тут я совершенно бывал ему подчинен. Он всегда принимал меня ласково и обходился без грубости. Переменилось время и настало крутое для него. Будучи уже генерал-майором, отставлен он при Александре I, подпал жестокому приговору дворянства Ярославскаго, которому поручено было, по воле Государя, судить его при выборах за тираннические будто бы поступки с крепостными его поселянами в той губернии. Кончился суд тем, что Побединской, по именному Указу, сослан на покаяние в Евфимьев монастырь; имение его взято в опеку, а на содержание его велено отпускать только по рублю в сутки или еще, помнится, по полтине».

В ряду других служебных воспоминаний он с удовольствием останавливается на первом своем непосредственном начальнике бароне Петре Федоровиче Мальтиц. Барон

«командовал 2-й ротой, в которую я был причислен прапорщиком, по этому стал мне памятен. Он был приятнаго обращения человек, хорошо воспитанной, и все имел вкусы светские. Я много заимствовал пользы из его беседы; он хорошо со мной обходился, ласково принимал. Мы часто ежжали по дачам вместе, и много веселых случаев разделяли с ним. Вышедши из гвардии, он попал в посланники, жил в чужих краях, и мы с ним уже никогда не встречались. Будучи в одном полку, я дорожил его знакомством более многих других сотоварищей наших; ибо он был приятно образован, и я говорю здесь об нем, как об человеке, с которым мы были чрезмерно согласны во вкусах. Тогда знакомство такого офицера было приобретение для молодого рекрута, как я, в большом свете».

Интересна характеристика «всесильнаго» в то время полкового секретаря Ивана Петровича Ляпунова:

«Секретарь гвардии Семеновскаго полку, фактотум всех его дел, человек умной, сметливой, осторожной; он умел овладеть доверенностью всех своих начальников, и ни один из них не обходился без его советов. При Брюсе он делал, что хотел; то же происходило и при Салтыкове; мне он был хороший приятель и готов на услугу. Ему я обязан назначением меня в полковые адъютанты, ему же скорым и весьма неожиданным повышением в чин капитан-поручика, котораго бы я не мог получить прежде, как еще через год, он же вывел меня из последних капитанов в бригадиры к штатским делам».

Полковыя серебряныя трубы 1768 года.
Музей полка.

Очень интересны воспоминания князя об шведском походе 1789—1790 г. в котором он принимал участие, состоя в Семеновском полку. С восторгом он отзывается об главном деятеле Савитайпольскаго сражения Хрущеве:

«Незабвенный день Савитайпольскаго сражения! Тебя ежегодно в оной с умилением вспомнит, тогдашний доблестный герой, усерднейший твой подчиненный. Генерал-майор Алексей Иванович Хрущов, командовавший отдельным деташментом во время шведскаго похода, в Савитайполе, где он одержал победу над шведами, пришедшими атаковать его, под покровительством любимца королевскаго, генерала Армфельдта. Мы с своим баталионом состояли под его командой, и все лето провели у него в Савитайполе. Он был очень обходителен и любезен, а ко мне особенно милостив, чего я никогда не забуду. Он всячески старался дать мне случай отличиться, но после Савитайпольскаго сражения, котораго мы уже не застали, он уже не имел никакой стычки с неприятелем. Я всякой день бывал в его обществе, и он принимал во мне усердное участие. Во свидетельство его нежнаго обращения со мной, приведу здесь один опыт. Роты моей солдат стоял у него на часах. Он знал, что я командую седьмой, и заметил, что у часового ружье без кремня. Ни слова никому не сказавши, выждал моего посещения и, пошедши со мной по лагерю гулять, остановился против солдата, взглянул на него, потом на меня, улыбнулся и сказал: «Пожалуйста, братец, заметь ротному командиру, чей караул сего дня, что у него часовые наряжаются к генералу без кремня». Я понял тотчас этот вежливый выговор, который на меня стократно более подействовал, чем всякия досадительные и колкия укоризны. Он вежлив был даже и в команде. Случилось нам, в ожидании неприятеля, которой рекогносцировал с озера нашу позицию на лодках, разставленным быть в боевой порядок по батареям; я стоял на берегу озера. Хрущову вздумалось дать мне приказ. Он не кричал: «Гей! Ты такой-то, туда или сюда!» как делали многие, но весьма хладнокровно, подъехавши ко мне верьхом, сказал: «господин капитан!» и потом отдал мне свое повеление. Никто не имел случая пожаловаться на его грубость, со всеми был учтив и благоприветлив. По замирении он взял меня с собой в шведской лагерь, и там доставил мне случай видеть Короля и быть на всех его полевых праздниках».

Хрущев умер, дослужившись до чина полнаго генерала.

Интересна в воспоминаниях об этом походе история кражи солдатами свиней, в которой был замешан офицер полка Кокошкин. Дело происходило так: Дмитрий Федорович Кокошкин, отправился в шведский поход вместе с Долгоруковым:

«он служил у меня в роте капитан-поручиком. Никогда не забуду несчастнаго случая, которой и до ныне в старости моей сильно на меня действует. Солдаты наши ходили к Маймисту красть свиней: их поймали. Они, чтоб оправдаться, схватили хвораго калеку, старосту церковнаго, и доносили, что этот старик подходил с двумя гусарами шведскими к нашим форпостам, и что они, как подводчики шпионов его, успели одного поймать и привели в роту, а мнимые гусары разбежались. Бог на ту пору отнял весь разум у меня и у Кокошкина. Мы старшие были офицеры в роте: я ею командовал. Мы не разобрали, что шведам еще не откуда взяться; ибо мы стояли в ожидании весны на квартирах в своей земле и далеко от границы. Поверя доносу солдат, начали калеку допрашивать, он не разумел нас, а мы его: это усилило наше глупое подозрение. Мы уверились, что он притворяется и точно шпион: обыкновенный способ у военнаго человека допытаться истины, фуктель! Мы ему влепили несколько ударов и скорбной наш старик страдал, а не мог ни в чем признаться. Мы его отправили в главную баталионную квартиру; там, в том же расположении духа, его еще допрашивали, еще били, и, словом, бедной староста церковной несколько дней похворал и Богу душу отдал. Вскоре после кампании Дмитрий Федорович приехал в отпуск, в Москву, и захворал: у него сделалась ломота в руке, долго его лечили, вынимали кости, он томился, и наконец умер. Не за долго перед кончиною, навещая его с искренним участием в его положении, он, вздохнувши крепко, сказал мне: «помнишь ли, Долгорукой, Маймиста?» Это слово приникло в глубину сердца моего; подлинно, по стечению странному случаев, та самая рука у него была больна, которой он тогда помянутому Маймисту прижигал бороду и кричал: “Присыпьте!” Все это происходило от остервенения, которое почитали мы истинным геройством не понимая сами прежних его побуждений».

Другая история из за кражи солдатами коровы — случилась с капитаном Семеновскаго полка Львом Дмитриевичем Измайловым, командиром 7-й роты. В этой истории автор опять указывает на полное достоинства и благородства поведение Хрущева. Измайлов был бешено запальчив и своеволен, богатство же его и протекции позволяли ему никого не бояться. Солдаты Долгорукова и Измайлова

«украли у Маймиста корову. Маймист пожаловался нашему генералу, Хрущеву, тот велел нам хозяина удовольствовать, я с ним разделался порядком, а Измайлов не послушался, нагрубил генералу публично при всех офицерах и был арестован. Хотя это произошло уже после сражения, за которое он получил Георгиевской крест, арест этот произвел много шуму. Чуть, чуть и я в горячем движении за сей арест не подверг и себя оному, когда генерал стал со мной беседовать о происшествии. Я не был у генерала, как он взял у Измайлова шпагу. Это происходило в воскресенье, во время публичнаго обеденнаго стола в генеральской ставке. Измайлов прискакал без памяти ко мне в палатку и, разсказав свое похождение, обещал такой же участи и мне; ибо это случилось по новой жалобе Маймиста, все за ту же несчастную корову, а так как наши солдаты вообще обвинены были в этой шалости, то и я, казалось ему, должен был подлежать тому же штрафу. Я в обыкновенное время явился под вечер к Хрущеву и нашел его очень смешаным. Подойдя ко мне, он сказал: «Я, сударь, имел несчастье сегодня арестовать гвардии капитана». Я, снимая свою шпагу с крючка, отвечал: «Я думаю двух, Ваше Превосходительство». Хрущев, удивляясь, спросил меня: «Что это значит?» — «Измайлов арестован за корову, мои солдаты также виноваты, как и его, следовательно и я...» — Хрущев, видя, что я в жару, а сам уже он от утренней сцены опамятовался, схватил меня за руку и отвечал: «Нет сударь, не за корову, а за безчинное и грубое обращение с начальником своим». — «О! в этом я виноват быть не могу», и оставя шпагу на крючке, успокоился».

Одновременно с князем Иваном Михайловичем в полку служил другой князь Долгоруков — Александр Яковлевич.

«Доброй малой. Мы с ним были не родня, а только однофамильцы, служили в гвардии в одном полку оба офицерами и жили в одном доме. Он не имел блистательнаго воспитания, но прекрасныя врожденныя качества и сотоварищество мое с ним приносили мне много удовольствия. По несчастию, вздумалось ему погнаться слишком рано за славой: открылась шведская война, он был лет 20-ти с небольшим, отправился на флот волонтером, и там, в первое морское сражение, убит ядром на повал. Мне было очень жаль его, и тем более, что, казалось, он приготовлен был к лучшей участи, естьли б жизнь его продолжилась».

К числу воспоминаний шведскаго похода относится шутливая история из за стихов, написанных Долгоруковым на своего сослуживца капитана Петра Ивановича Горчакова. Князь так это описывает:

«Мы вместе с ним ходили в поход под шведа, в одних чинах, но он, как старший, командовал баталионом. Я этого времени никогда не забуду. Горчаков был человек ограниченнаго ума и слабаго характера: он не умел заставить себя слушаться; отсюда рождались часто смешныя последствия. Меня он очень любил, но не способен был ни каком случае ни добра сделать другу, ни врагу зла. Мякинькой человек! Сколько я напоминаю себе при имени его смехотворных приключений. Он имел привычку всякаго называть: «Мой отец!» Я на это написал песенку, которой каждый куплет оканчивался словом: «наш блудный сын». В одно время, стоя лагерем, я, обходя рундом, пустил сигнал: «контентуйся, душа грешная!» Сигнал дошел до его ставки: он вскочил выбежал полунагой из палатки, разыскивал, кто смутил, но так ничего и не нашел».

Светлейший князь Платон Александрович ЗУБОВ.
р. 1767 † 1822.
Генерал фельдцейхмейстер, кав. орд. св. Андрея.
Служил Л. Гв. в Семеновском полку нижним чином с 1775 по 1779 г.
С гравюры Д. Валькера.
Императорский Эрмитаж.

Этой заметкой исчерпываются воспоминания князя Ивана Михайловича Долгорукова, относящияся непосредственно до Семеновскаго полка. Записки эти для полка представляют значительный интерес, так проливают много свету на мало изследованную и разработанную историю быта офицеров полка ХVIII века. Князь Долгоруков по выходе из полка чином бригадира, служил затем вице-губернатором в Пензе, членом Соляной конторы и, наконец, Владимирским губернатором при императоре Александре I. Вся его жизнь прошла по его собственному выражению в борьбе с долгами и врагами. Любопытна характеристика его, данная преосвященным Августином, архиепископом Московским:

«Князь Иван Михайлович весьма умен, но не весьма благоразумен».

«КАПИЩЕ МОЕГО СЕРДЦА».Князя Ивана Михайловича Долгорукова[1].

«КАПИЩЕ МОЕГО СЕРДЦА».
Князя Ивана Михайловича Долгорукова^[1].