Карцов П.П. Событие в Лейб-гвардии Семёновском полку в 1820 г.

С 1821 года изменился прежний состав Семёновского полка; чины, его составлявшие, рассеялись и исчезли в общей массе русской армии; вместо них явились новые, которые приняли от прежних знаки отличия, купленные ими кровью под стенами Нарвы и на полях Кульмских, и в то же время наследовали драгоценные исторические воспоминания своих предместников. Минутное нарушение старинной, вековой покорности дисциплине, изменив состав полка, не могло расстроить узы того нравственного единства, которое было создано в полку Петром Великим и окончательно утверждено бесчисленными милостями Александра Благословенного... Что произвело изменение состава? Что было причиной переворота? Ответы на эти вопросы составляют предмет этой статьи, в которой описывается время с апреля 1820 года по январь 1821. В течение этого краткого периода, именно 16 и 17 октября, произошли беспорядки, имевшие важное влияние на дальнейшую жизнь полка. Как события, совершенно изменившие состав его, беспорядки эти не могут быть пройдены молчанием в его истории, тем более, что долго они известны были только в общих чертах и, нигде подробно не объяснённые, как бы оставались тайной. Всё доселе изданное о так называемой «Семёновской истории» представляет отрывочные сведения, частные выводы или споры о взглядах на дело той или другой современной событию личности. Всё это только породило множество превратных суждений, множество несправедливых толков, которые часто уменьшая, частью увеличивая вину полка, произвели подробности, доселе передаваемые молвой в совершенно превратном виде.

Не смотря на всю трудность описания этого минутного заблуждения, мы, по мере сил и средств, старались собрать всё, относящееся до этого события, с тем, чтобы представить его по возможности полно и в настоящем свете. При этом считаем обязанностью, не скрывая ни одного факта, служившего поводом к происшествию, указать, на основании несомненных данных, на степень виновности участвовавших в нём лиц.

Дабы читатели не думали, что предлагаемая их вниманию статья основана на одних частных сведениях, полученных от участников события, считаем необходимым заявить, что в руках автора были все документы секретного архива III отделения собственной Его Величества канцелярии и оба военно-судные дела, как над офицерами, так и над нижними чинами. Документы эти получены были при следующих обстоятельствах.

Утром 6-го января 1852 года Императору Николаю Павловичу представлена была, чрез военного министра, только что вышедшая из печати 2-я часть истории Семёновского полка. Перед выходом к Крещенскому параду, у Государя был князь А. Ф. Орлов; Государь, показывая ему книгу, вспомнил, что князь был председателем суда над офицерами, и изволил сказать ему:

—«У тебя должны быть интересные документы о несчастной Семёновской истории 1820 года. Она должна войти в следующий том истории полка; передай их Карцову».

Князь Орлов, следуя на Высочайшем выходе за Государем, остановился перед офицерами Семёновского полка и, подозвав меня, повторя слова Государя, прибавил: «Приезжайте ко мне завтра, я передам вам документы».

На следующий день, утром, я не застал князя; но, уезжая, он передал дела и документы своему сыну, тогда флигель-адъютанту и теперь нашему послу в Париже, из рук которого они и были мной приняты.

Дабы событие 1820 года изобразить совершенно ясно, мы должны обратиться назад и начать рассказ с последних дней командования полком генерала Потёмкина. Назначенный в 1819 году командующим 2-й гвардейской пехотной дивизии и оставаясь в то же время командиром полка, Потёмкин не имел времени заниматься им в той степени, как делал это прежде; поэтому, в начале 1820 года, вся наружная часть полкового управления была поручена полковнику Яфимовичу, внутренняя же, или хозяйство, лежало на полковом казначее. Тот и другой, хотя действовали именем полкового командира, но действия их не могли иметь той связи, которая необходима во всяком управлении.

Главной причиной такой перемены было следующее: в 1818 году последовало Высочайшее повеление о запрещении ходить в питейные дома нижним чинам, которые вместо того должны были посылать за вином из рот и получали на это от ротных командиров особые билеты. Сначала брали вино вёдрами, по мере надобности; потом, некоторые из ротных командиров, во избежание частых посылок, приказали брать куфами и выручать деньги продажей вина в ротах, что поручалось людям испытанного поведения. Получаемая прибыль шла на улучшение пищи и потому служила к значительному сбережению артельных денег. Такого рода оборот не был скрыт от начальства. Но узнав о нём, оно лишь указывало ротным командирам на вкравшийся беспорядок, не принимая никаких решительных мер к пресечению зла. С одной стороны Потёмкин мало следил за исполнением своих приказаний, с другой — общество молодых офицеров, не взирая на неотъемлемые свои достоинства, не было уже как прежде, руководимо командиром полка, занятого управлением дивизией.

В начале апреля генерал Потёмкин просил государя об увольнении его от командования полком. Снисходя на это, но не назначая ещё преемника Потёмкину, его величество повелел перевести в полк, из л.-гв. Гренадерского полка, полковника Шварца. Когда дошло это до сведения офицеров, то все они, в полной форме, собрались в квартиру генерала. В это же время прибыл и полковник Шварц, для того чтобы представиться по случаю перевода; но он не подошёл ни к одному из офицеров, ни с кем не познакомился. Между тем Потёмкин вышел из кабинета, благодарил офицеров за службу и любовь к нему, потом высказал всю степень милостей к полку государя, пожелал офицерам сохранить их навсегда и простился, не обратив внимания на стоявшего в стороне полковника Шварца.

Так при первой встрече с новым полковым командиром положено было Потёмкиным начало заметного к нему равнодушия.

II.
Назначение полковника Шварца. — Сдача и приём полка. — Личный характер полковника. — Первые преобразования Шварца.

11-го апреля 1820 г. полковник Шварц был назначен командиром полка. В три дня нужно было всё приготовить, сдать и представить квитанцию государю, как шефу полка. Оба полковые командира лично друг с другом не объяснялись, а потому казначею предстояло являться то к одному, то к другому. Такое нежеление генерала Потёмкина сблизиться с полковником Шварцем не могло укрыться от офицеров. Не смотря на всё это, полк был принят к законному сроку, после чего, приказом от 13 апреля, Потёмкин предписал всем чинам обращаться к полковнику Шварцу, как к новому командиру полка.

Полковник Шварц, с самого начала службы своей, состоял в полку графа Аракчеева, где приобрёл репутацию храброго офицера, и, командуя впоследствии полками Екатеринославским и л.-гв. Гренадерским, считался отличным полковым командиром, хотя уже слыл за человека крайне строптивого. Имея характер постоянно тревожный и недовольно настойчивый, он не обладал необходимым начальнику тактом, и от того, когда занял место Потёмкина, человека в сказанных отношениях ему совершенно противоположного, разница между новым и старым полковым командиром была разительна.

Общая холодность к новому командиру, отчасти возбуждённая прежним, обнаружилась в самом начале; она не могла скрыться от нижних чинов и была замечена им самим, потому что он, оставшись, иногда, доволен ученьем, говорил: «я не достоен командовать Семёновским полком; полк отличный, мне нечего исправлять в нём». В другое же время, когда учение как говорится, не задавалось, он выходил из границ приличия,^[1] вызывал офицеров из фронта и говорил солдатам, что они недостойны, чтобы ими командовали такие офицеры. К этому надобно прибавить, что при объяснениях с подчинёнными полковник Шварц, трудно выражая мысль свою, часто без особенных причин смущался и обнаруживал неуверенность свою долго командовать полком. Мысль эта мало-помалу укоренилась и в офицерах.

Не оправдывая нисколько бывших в полку неисправностей, нельзя было однако же согласиться с полковником Шварцем в том, что всё было дурно, как он объявлял об этом официально, через две недели по принятии полка.^[2] Такое объявление не могло не обижать всех чинов полка, явно противоречило собственным словам Шварца и обнаруживало недостаток такта. Вместо того, чтобы поддержать хорошее, исправить дурное, исподволь вводить новое, полковник Шварц начал круто изменять прежние порядки. Никто не видел от него внимания, ни один солдат не слыхал приветливого слова своего начальника, которым он часто дорожит больше награды; все видели командира строптивого и всегда угрюмого. Недовольный полком за парад 1-го мая, он объявил в приказе, что батальонные командиры не исполняют просьб его. Просить, а не приказывать, было сначала его обыкновением, которое часто ставило частных начальников в величайшее затруднение, особенно когда обстоятельства, упущенные командиром из виду, препятствовали исполнению просьб его.^[3] Неудовольствие за майский парад, резко им выраженное, объявлено было в тот же день, когда полк удостоился самой лестной похвалы от его высочества командира бригады.^[4] Приказ по 1-й бригаде был следующего содержания: «Приятнейшим долгом поставляю себе объявить совершенную мою признательность командирам полков вверенной мне бригады, а также и всем баталионным и ротным командирам, за устройство, чистоту и примерную плавность и тишину во фронте, при прохождении церемониальным маршем, во время бывшаго парада; я уверен, что с такими помощниками и при таком усердии и ревности, полки сии и впредь обратят на себя благосклонное внимание всемилостивейшего государя нашего, а тем более усугубят ещё мою к ним признательность».

Вообще многие приказы полковника Шварца явно противоречили один другому. Изменяя новыми распоряжениями прежний порядок, он через несколько дней отменял своё приказание, отдавал другое, потом разрешал поступать, как было при его предместнике, и наконец опять придумывал что-либо совершенно противоположное первому.^[5] Затрудняемые этим, частные начальники не знали чего держаться и терялись при неясных требованиях командира.

III.
Отстранение частных начальников и начало неудовольствий. — Смотры одиночные и по десяткам. — Меры взысканий. — Вольные работы. — Приготовления к полковому празднику.

Желая всё изменить вдруг, полковник Шварц прежде всего начал вводить особенную методу в служебных отношениях с своими помощниками. 1) Все приказания и распоряжения свои делал он через фельдфебелей, которых имел обыкновение созывать к себе по три и четыре раза за день; беседовал с ними, а часто даже, полагаясь на словах этих, не всегда толковых, людей более, нежели на их непосредственных начальников, делал замечания ротным командирам. Это заставило каждого из последних приказать своему фельдфебелю давать знать каждый раз, когда его потребуют к полковнику. Тогда вместе с фельдфебелем стал являться и ротный его командир. Это не понравилось полковнику Шварцу и порождало неприятные столкновения между начальником и подчинёнными. 2) Награды и взыскания перешли в непосредственное распоряжение Шварца;^[6] все сношения, долженствующие быть между полковым и ротными командирами, пресеклись; а с упадком власти последних уменьшилось взаимное уважение и внимание.^[7] Отстранив ротных командиров, полковник Шварц уменьшил власть их. От этого, когда пришлось применить потом власть эту к делу, ротные командиры остались без всякого влияния на свои части.

Вспыльчивость полкового командира была первым поводом к обнаружению явного неудовольствия. Во время весенних учений, полковник показал, что делая замечания офицерам, он не удерживает себя в рамках приличия. После одного из таких учений, все офицеры полка собрались на квартиру полковника Яфимовича и просили его объяснить полковому командиру, что не уместные и часто колкие выражения его перед фронтом оскорбляют их. При этом были все батальонные командиры, решившиеся в тот же вечер объясниться с Шварцем.^[8] Но полковник Обрезков, имея случай ранее вечера видеть начальника штаба гвардейского корпуса, генерал-адъютанта Бенкендорфа, передал ему неудовольствие офицеров на командира полка, предупредив его однако же о том, что сообщает ему об этом не как начальнику штаба, а частным образом.

Генерал Бенкендорф спросил Обрезкова: равное ли неудовольствие происходит и в других батальонах, и, получив ответ, что и другие полковники подтвердят сказанное, поручил Обрезкову пригласить к нему всех батальонных командиров, обещаясь принять их не в качестве начальника штаба, а как лицо, желающее подать им совет. Таким образом вместо того, чтобы идти, как было предположено, к командиру полка, батальонные командиры собрались вечером у генерала Бенкендорфа и объяснили ему о неосторожном обращении полковника Шварца с офицерами и о более нежели строгом с нижними чинами. Выслушав всё это, начальник штаба обещал частным образом передать всё командующему корпусом, прибавив, что последний конечно даст Шварцу наставление, вследствие которого тот переменит обращение.

При этом батальонные командиры присовокупляли, что видя общее неудовольствие, они опасаются неприятных столкновений. Тогда генерал Бенкендорф поставил им на вид, что по званию батальонных командиров они обязаны не только предупредждать всякое личное столкновение, но даже давать направление образу мыслей молодых офицеров, внушая им держать себя так, чтобы командир полка не имел повода делать им замечания. Начальник штаба прибавил, что этим только они покажут себя достойными милостей государя и чести служить в Семёновском полку. Наконец, поблагодарив полковников за доверие к нему, генерал Бенкендорф просил их и впредь сообщать ему всё, что может заслуживать внимание высшего начальства.

Всё это случилось в конце мая. Перед лагерем некоторые из штаб-офицеров искали случая лично объясниться с полковником Шварцем.^[9] Он принимал их без затруднений и при этом оказывал особенное доверие Вадковскому, который откровенно представлял ему положение полка и указывал на делаемые ошибки.

К чести полковника Шварца нужно сказать, что он охотно осознавал свои недостатки, но самое сознание обнаруживало в нём недостаток такта и в сущности ни к чему не вело: как только являлся Шварц перед фронт или входил в дела управления, он забывал и сознание, и все свои обещания. Напротив того, в минуты нового гнева, он смотрел на все представления, как на непозволительное противодействие подчинённого начальнику, что и давал заметить тем, кто решался высказывать ему своё мнение. Это окончательно прервало всякое сношение офицеров с командиром полка и уменьшало рвение их к общему делу. Все упали духом, сходились только на учениях, после которых каждый возвращался к своим занятиям; единодушия и соревнования более не существовало.

По возвращении из лагеря, желая усовершенствовать фронтовое образование, полковник Шварц, независимо от общих занятий в ротах, производил в те же дни одиночные смотры. Система эта принята была им с самого вступления в командование полком. До лагеря ежедневно приводили для этой цели от каждой роты по 4 или по 5 человек в квартиру полковника или на двор командирского дома; по возвращении же из лагеря, когда всем войскам дан был полный отдых, начались смотры ещё другого рода — по десяткам. Командир полка лично отдавал приказания фельдфебелям, какие приводить к нему десятки и каких капральств. Главное внимание полковника обращено было на чистоту одежды. В последнем отношении требования его доходили до крайних пределов взыскательности. Людей, замеченных в малейшей неисправности, в тот же день,— весьма редко на другой — приводили на вторичный смотр.

По возвращении со смотров, требовавших тщательных приготовлений накануне и производимых обыкновенно в 6 и 7 часов утра, люди поспевали в роты к началу учений. Полковник Шварц утверждал впоследствии, будто бы он не знал об этом и полагал, что бывшие на смотру увольнялись от учений. Но как видно из сохранившихся бумаг, это оправдание неосновательно, потому что батальонные командиры, для облегчения нижних чинов, несколько раз просили об отмене десяточных смотров, на что Шварц иногда и соглашался.^[10] Производя десяточные смотры без присутствия батальонных и ротных командиров, он нисколько не улучшал фронта, потому что частные начальники не знали требований полковника, знакомились с ними через фельдфебелей и, обиженные этим, неохотно исполняли их. Всё это не должно бы иметь особенного влияния, если бы ротные командиры пожертвовали личными неудовольствиями на командира, не долженствующими иметь места в делах службы.

При описании дальнейших происшествий, всё сказанное нами оправдается фактами и приведёт к тому заключению, что целью всех действий полкового командира было действительно желание принести полку пользу и довести его до совершенства, но мы также увидим, что путь, для этого избранный, удалял от цели.

Из приказов по полку видно, что в течение 7-ми месячного командования полком полковника Шварца, по представлению его, выписано в армию 46 человек. Это не могло укрыться от его императорского высочества великого князя Михаила Павловича, уже в то время с отеческой заботливостью пёкшегося о благосостоянии полка. В конце сентября его высочество писал командиру полка:

«Из доставленной ко мне ведомости о выписанных в армию усматривается не соразмерность в числе выписанных из командуемаго вами полка против прочих, особенно в нынешнем месяце: в 17 дней выписано из него 10 человек. По причине столь значительной убыли в полку, в который даются лучшие люди, предписываю обратить на сей предмет особенное внимание».

Вот лучшее доказательство того, как мало меры полковника Шварца вели к предположенной им цели.

Надобно сказать, что строгость полковника Шварца не была так велика, как о ней говорили. При всём том строгость справедливая, сообразная с проступками и всегда относительно равная, как бы она велика не была, никогда не могла бы произвести того негодования, которое было следствием мер, принятых Шварцем для наказания виновных. Иногда, в минуту гнева, он взыскивал за маловажный проступок наравне с преступлением; в другое же время ограничивался мерами лёгкими там, где следовало произвести примерное наказание. Впоследствии военно-судная комиссия раскрыла всю степень неумеренности его взысканий. Не входя в подробности по этому предмету, скажем только то, что Шварц, в минуту запальчивости, никогда не мог удержать своих порывов и обыкновенно, вместо того, чтобы приказать взыскать с виновного, производил наказание сам, на месте проступка. Тогда гнев его упадал равно на рядовых и унтер-офицеров, и нерадивый солдат получал одинаковое возмездие с человеком отличного поведения, прослужившим много лет, а иногда даже украшенного знаком военного ордена. Впрочем не столько мера, сколько форма его наказаний была предосудительна; она-то и была главной причиной общего в полку негодования, день ото дня возраставшего.^[11] Относительно офицеров полковник Шварц был не только не строг, но даже слаб.

Вникая в приказы, отдававшиеся по полку, видим, что при Потёмкине взыскания за упущения были несравненно серьёзнее. При Шварце они ограничивались одними лишь выговорами, произносимыми во время гнева и облечёнными в самые странные формы. Всё это служило к ущербу не только собственного авторитета начальника, но вместе уменьшало и уважение нижних чинов к командирам отдельных частей. Даже в тех случаях, когда служба требовала неослабного соблюдения офицерами установленных правил, командир полка не только не следил за их исполнением, но сам ещё допускал отступления от порядка. Выводя в церковные парады по роте с батальона, или по 20-ти человек с каждой роты полка (что составляло в первом случае около 650, во втором — около 250 человек), он не назначал присутствовать на них ни одному особому штаб- или обер-офицеру, и производил парад при трёх только дежурных офицерах.^[12] За час до начала обедни люди выводились на площадь; командир полка, осмотрев одежду, производил церемониальный марш, который начинался пошереножно, с тихого шага. Если шеренга проходила дурно, её останавливали и показывали правила маршировки учебными шагами. Когда таким образом весь парад проходил тихим шагом, то сводили взводы и повторяли это самое по несколько раз; потом ходили колонной, отделениями и рядами.^[13] От этих многосложных эволюций, люди поспевали в церковь лишь к херувимской, или перед самым концом обедни.^[14]

В описываемый нами период времени вольные работы имели важное значение для хозяйства и внутреннего быта солдат. Во время полных отдыхов, нижним чинам разрешалось брать работы гуртовые; кроме того, каждый солдат, в свободное от службы время, с разрешения ротного командира, мог искать себе работы одиночной, лишь бы она происходила в черте города. Последнее не нравилось полковнику Шварцу, и он запретил одиночные работы во всё то время, когда не было общих отдыхов. Когда же они наступали, то он для осмотра одежды и амуниции распоряжался своим временем таким образом, что люди не могли уже ходить на работы в таком числе, как прежде, и чрез это не могли заработать столько, сколько было необходимо для их нужд, так что многие не вносили в съестную артель и складочной суммы.^[15] Последнее обстоятельство не могло не обратить на себя внимание командира полка. Видя малое приращение сумм, он думал поправить это тем, что приказал все ротные экономические деньги присоединить к артелям. Известно, что экономические деньги, как плод заботливости и прилежания нижних чинов, занимающих хозяйственные должности, должны быть неотъемлемой собственностью целой роты. Ясно, что нельзя было трогать и части этих денег, не нарушая упроченного временем обычая и не возбуждая толков.^[16]

Та же самая неосновательность в распоряжениях обнаруживается и в общем хозяйстве полка. Будучи, можно сказать, образцом бескорыстия, полковник Шварц, повидимому, делал всё, что могло представить цели его корыстными.

При самом вступлении в командование полком он строго предписал, чтобы нижние чины не смели покупать на собственный счёт ни амуниции, ни предметов обмундирования. Впоследствии, осматривая то и другое и не находя ничего сообразным с своими желаниями, Шварц дал в роты образцы для разных вещей и требовал, чтобы всё было пригнато и переделано по этим образцам. Но как многие предметы были уже довольно поношены и даже выслуживали свои сроки, то такая переделка, по тщательно и красиво сделанному образцу, была невозможна без значительного употребления собственных солдатских денег.

Это ясно видно из того, что по разысканию военно-судной комиссии, в течение 7-ми месячного командования полковника Шварца, употреблено нижними чинами 1-го батальона на покупку вещей собственных денег 3 622 рубля; а по показанию нижних чинов — до 9 975 руб. Ныне такие цифры могут показаться преувеличенными, но в то время они были действительны. При долголетней службе солдат, артели нижних чинов были весьма велики, а увольнение на частные работы беспрерывно их увеличивало. Были солдаты, представившие доказательства, что при арестовании они оставляли в Петербурге, кроме артели, по 500 и более рублей, розданных в долг.^[17] Полковник Шварц, впоследствии доносил, что нижние чины поставлены были в необходимость приобретать сказанные предметы на свой счёт без его ведома и вопреки его приказа, и что частные начальники не доносили ему о добровольных издержках солдат. Но эти доводы мало основательны, в особенности если вспомнить в какое отношение поставлены были частные начальники к полковому командиру. Сверх того, нельзя допустить, чтоб он не замечал сам, как вещи, бывшие в употреблении два года и не образцовые в начале его командования, постепенно делались новыми и такими, как он желал.

К концу сентября 1820 г. весь полк пришёл в ропот, беспрестанно возраставший. Вместе с тем, возрастала и раздражительность Шварца. Не взирая однако же на эти неудовольствия, осенние инспекторские смотры прошли тихо. Впоследствии времени, нижние чины показали пред судом, что они не объявляли претензии: 1) потому, что каждый боялся жаловаться отдельно, страшася наказания; 2) надеясь видеть перемену в полковнике, не хотели навлечь на полк негодования объявлением своих претензий, чего никогда в нём не бывало; 3) наконец, они полагали, что начальство само увидит их положение по значительному числу отлучившихся и выписанных в армию.^[18]

Хотя эти причины нисколько и не оправдывают позднейших действий нижних чинов, но указывают на общее негодование, которое, при единодушных действиях командира полка с его помощниками, не могло бы скрыться от последних, а следовательно и от него самого. Но полковник Шварц сам повредил этому единодушию, и от того в полку всё быстро шло к упадку.

В начале октября начались приготовления к полковому празднику. Весьма естественно, что занятия в полку усилились. Так как в это время ожидали возвращения государя из заграницы, то полковник Шварц на первый раз хотел представить полк свой возможно в блестящем виде. Между тем, как бы нарочно, скопилось много новых занятий, а именно: производилась постройка мундиров, кончался трёхгодичный срок шинелей, принимали новую амуницию и кивера, и проч.,— так что люди, дорожа всякой свободной от учений минутой, постоянно, иногда до поздней ночи, заняты были срочной и спешной работой. Нижние чины, исполняя все свои обязанности, желали найти облегчение в отмене десяточных смотров и приготовлений к ним. Но полковой командир не обратил на это внимания и ежедневно производил десяточные смотры. При всём этом люди всячески скрывали западшее в них негодование, которое вскоре сделалось общим. Повод к тому не замедлил представиться. Он состоял в случае на учении, описанном нами в приложении (№ 5) и произшедшем 16-го октября. Вечером того же дня начались беспорядки, которые, не быв прекращены в самом начале, дали на другой день вспыхнуть искре и развиться беспорядкам.

IV.
Начало беспорядков. — Утро 17-го октября 1820 г.

Случай, происшедший утром 16-го октября во время учения, побудил нижних чинов роты Его Величества в тот же день просить ротного командира, капитана Кошкарова, для облегчения их положения, довести до сведения высшего начальства о том, что они находят себя отягощёнными от полкового командира. Временем для принесения этой просьбы избрана была вечерняя перекличка.^[19] Но как на другой день 4 десятка этой роты должны были идти на смотр полковника Шварца, а 18-го числа полк вступал в караул, то, желая дать людям отдых, фельдфебель отдал приказание, что переклички не будет. Узнав об этом, нижние чины самопроизвольно вышли из комнат и собрались в среднем коридоре казармы. Дежурный по роте, слыша вверху крик: «выходи на перекличку», и видя сбор людей, объявил им, что переклички не будет, о чём и донёс фельдфебелю Брагину. Последний послал дежурного объявить вторично об отмене переклички; но люди не расходились. Тогда Брагин приказал собравшимся идти в комнаты, на что они единогласно отвечали, что имеют просьбу к своему ротному командиру и просят послать за ним. Брагин полагал, что нижние чины хотят жаловаться на него, и потому спросил: «кто имеет на него претензию?» Когда он узнал, что рота довольна всеми начальниками, а намерена только просить ходатайствовать об отмене предстоявшего на другое утро десяточного смотра, то послал к капитану Кошкарову. Первый посланный не застал его дома, когда же после того был отправлен унтер-офицер, то Кошкаров в след за ним прибыл.^[20]

Найдя всю роту в сборе, Кошкаров спросил о причине самовольного выхода. Тогда вся рота начала говорить вдруг, но что именно — за множеством голосов разобрать было трудно. Крикнув: «смирно», и тем совершенно восстановив тишину, капитан приказал людям говорить поодиночке и тогда оказалось что все просят об отмене десяточных смотров и облегчении их положения. При этом нужно заметить, что когда Кошкаров подходил к левому флангу, говор начинался на правом и обратно. Не обратив на это должного внимания, он начал давать советы и делать увещевания, тогда как в подобном случае следовало не говорить, а действовать, и действовать решительно. «Вы выбранные гренадеры», говорил он роте, «должны быть примером, а вы тяготитесь службою». Люди отвечали, что они готовы служить с полным усердием, но просят только об отмене смотров. Капитан начал убеждать их и доказывать дерзость такого поступка, представляя им всю строгость законов и припоминая им некоторые примеры подобного своеволия, с последовавшими за то наказаниями. Пока он говорил, рота молчала, но едва он кончил, общая просьба снова была повторена сотней голосов. Полагая, что нет уже средств помочь упорству и прекратить начавшийся беспорядок, Кошкаров обещал довести обо всём до сведения начальства и приказал людям разойтись, что и было немедленно исполнено.^[21] Это успокоило кап. Кошкарова, который прямо из роты отправился сначала сообщить о случившемся батальонному, а потом полковому командиру. Первого он не застал дома, что же касается до второго, то полковник Шварц ограничился подтверждением общей фразы, «наблюдать за порядком и ожидать дальнейших приказаний по утру». Но по утру, принимая десятки от роты его величества, он никому не дал заметить, что знал о происходившем накануне.^[22]

Между тем полковник Вадковский, поздно возвратясь домой и узнав из письменного объяснения Кошкарова, что нижние чины разошлись по комнатам и легли спать, не счёл нужным ехать в роту Его Величества, полагая при этом, что внезапный приезд его в тот же вечер вновь встревожит людей.

На следующий день, 17 октября, в 7 часов утра, Вадковский, прибыв в Государеву роту, приказал ей собраться; но вместо строгого разбора дела в самом его начале, он, подобно Кошкарову, начал доказывать людям дерзость их поступка.^[23] Поступок был уже совершён и следовательно нужно было немедленно искупить его наказанием, дабы разом прекратить беспорядки и ропот. В то время (т. е. утром 17-го числа) это было ещё весьма возможно, потому что главные объявители претензий могли быть известны.^[24] В ответ на увещания полковника Вадковского, люди просили довести до сведения начальства, что «безпрестанная чистка и беленье аммуниции не только лишили их собственных достатков, но часто даже и в воскресные дни не позволяли им исполнять христианскаго долга». Получив такой ответ, Вадковский приказал роте разойтись и донёс о всём полковому командиру. Выслушав словесный рапорт Вадковского, полковник Шварц объявил, что поспешит известить об этом высшее начальство и в то же время приказал полковому адъютанту донести о случившевся великому князю Михаилу Павловичу.

Не ранее, как на разводе, бывшем в 10 часов утра того же дня, Шварц доложил о происшедшем в Государевой роте начальнику корпусного штаба, генерал-адъютанту Бенкендорфу, который немедленно донёс обо всём командующему корпусом. Генерал Васильчиков приказал начальнику штаба без замедления произвести исследование, в особенности же открыть зачинщиков, вызывавших роту на перекличку. Но в этом ли состояла общая вина роты? Она заключалась в неповиновении фельдфебелю, приказывавшему людям разойтись, чего они не исполнили; равно как и в том, что жалоба принесена была в совершенно неуместную пору.

Первое обстоятельство могло бы быть исследовано домашним образом, второе же не могло произойти без предварительного соглашения между солдатами. Узнать же, кто приготовлял это соглашение, было не трудно, потому что, как выше замечено, при самом объявлении претензии ротному командиру, люди, желавшие быть представителями прочих, выставились сами собой и были все известны. За них-то и следовало взяться: тогда дело, по всей вероятности, обошлось бы несколькими строгими наказаниями и не пошло бы так далеко.

Вместо этого батальонный командир велел построиться всей роте. То же самое сделал и начальник штаба, приказав построить стрелковый взвод в верхнем, а гренадерский в среднем коридоре. Когда же батальонный командир, заметив неудовольствие людей от разделения их на части,^[25] доложил об этом генералу Бенкендорфу, то вся рота была сведена в среднем коридоре. Начальник штаба начал исследование с того, что сделал роте те же вопросы, какие делал ей полковник Вадковский, т. е. спрашивал, что составляет предмет её жалоб? По какой причине собрались люди на перекличку без приказания и не разошлись, когда им было приказано? И, наконец, подговаривал ли кто либо к объявлению претензии или нет?

Люди отвечали: 1) что довольны всеми начальниками, кроме полкового командира; 2) что собрались на перекличку для объявления претензии без приказания и действительно не расходились, в чём приносят сердечное раскаяние, и 3) что к жалобе они ни кем не были подговариваемы, а делали это по общему желанию.

Эти ответы нисколько не разъяснили дела, да можно ли было и ожидать других ответов от 200 человек, спрошенных вместе?

Если бы замеченные фельдфебелем накануне были спрошены отдельно, если бы даже пришлось пожертвовать одним из них для показания примера, то порядок был бы восстановлен мгновенно. Не подлежавшую никакому сомнению мысль эту разделял сам государь император, писавший по этому предмету Аракчееву: «я почти уверен, что еслиб с первою гренадерскою ротою поступлено было приличнее, при самом начале, ничего другого важнаго не было бы».^[26]

По получении ответов, начальник штаба распустил людей, приказав ротному и батальонному командирам доставить к вечеру письменные рапорты о случившемся. Между тем во всех ротах узнали, что в государеву роту приезжал начальник штаба и разбирал их жалобу.

Начались толки, и некоторые из людей неодобрительного поведения говорили: «надо поддержать 1-ю гренадерскую роту, если и нас будут спрашивать».

Совершенно другое заговорили бы они, если бы узнали, что батальонный командир, а тем более начальник штаба, взыскал с тех, которые были указаны фельдфебелем, и что сделовательно нельзя приносить жалобы, когда кому вздумается.^[27]

В 3 часа полковник Вадковский и капитан Кошкаров сошлись вместе, для составления донесений. В это время присланный из дворца ездовой передал приказание его высочества, чтобы полковник Вадковский немедленно явился к нему.

Великий князь спросил его: что делается в полку и не заметил ли он в нём какого беспорядка? Вадковский пишет: «смело отвечал я его высочеству, что везде, сколько мог заметить, существует порядок и тишина. Хотя и не моя была обязанность, но я просил его высочество прекратить несчастное происшествие домашним наказанием и не доводить до сведения высшаго начальства».

«Великий князь согласился на это, с тем только, чтобы я ехал в роту его величества и привез бы раскаяние нижних чинов в их проступке». Прибыв в роту, батальонный командир опять приказал собрать её. Об успехе своего поручения Вадковский продолжал так: «я употреблял все способы, чтобы доказать людям важность их поступка и вразумить их, что одно признание может возвратить к ним прежнее благорасположение начальства, но тщетно».^[28]

Возвратясь к его высочеству, полковник застал там генерала Бенкендорфа, который приказал ему в тот же вечер, в 8 часов, привести 1-ю гренадерскую роту в штаб гвардейского корпуса, рядовых в шинелях и фуражках, унтер-офицеров в киверах с тесаками: «это делается для того», говорил начальник штаба, «что командующий корпусом не может по болезни приехать в полк, и желает сделать допрос в штабе».

V.
Арестование роты его величества. — Действия 1-й и 2-й рот. — 3-я рота.

В тёмный осенний вечер, сопровождаемая толпой гулявшего в воскресный день народа, рота вышла из казарм, а в 8 часов была уже выстроена на площади против штаба, в сенях которого сидели генералы Васильчиков и Бистром.

Узнав о приводе роты, командующий корпусом приказал ввести её в манеж, который предварительно был освещён и занят двумя ротами Павловского полка. Между ними поставили Семёновскую роту и повели под конвоем в крепость.

По приводе роты в крепость, она сдана была в распоряжение плац майора. Капитан Кошкаров и полковник Вадковский, возвратясь, по приказанию генерала Васильчикова, в полк, донесли о всём командиру полка и просили его сделать распоряжение о наряде в караул, в который следовало полку вступить на другой день, вместо государевой роты, других людей. Положено было с каждой роты полка послать по 20 человек. Передать это приказание в поздний вечер нельзя было иначе, как разбудить во всех ротах фельдфебелей, правящих унтер-офицеров и капральных ефрейторов. Вот причина почему в 12 часов ночи многие люди ещё не спали, а, занимаясь приготовлениями к караулу, толковали о случившемся в 1-й гренадерской роте, не зная ещё, что она уже арестована.

Около полуночи, с 17 на 18-е октября, рядовой 2-й фузил. роты Павлов первый узнал об арестовании роты его величества и поспешил передать это товарищу своему Чистякову, доказывая ему, что нужно заступиться за роту и выручить её. По уходе Павлова, Чистяков долго оставался в нерешительности, что делать, потом вдруг вскочил с своей кровати, выбежал в коридор и закричал: «выходи на перекличку!» Разбуженные неожиданным вызовом, нижние чины, в недоумении, начали выходить из комнат, где зачинщик беспорядка Павлов кричал собиравшимся: «нет государевой роты! она погибает!» В это время фельдфебеля в роте не было, потому что он был потребован в канцелярию для получения от полкового адъютанта приказаний касательно предстоящего караула. Поэтому унтер-офицеры, выйдя в коридор, не знали в чём дело; но услышав крик Павлова и Чистякова, начали унимать их, советуя вместе с тем людям разойтись. Старания их были напрасны, толпа всё более росла, зачинщики подбивали их, и когда наконец все узнали об арестовании гренадерской роты, волнение сделалось общим и ежеминутно усиливалось. Между тем дежурный по роте успел дать знать о происходящем ротному командиру штабс-капитану Левенбергу.

Поспеша в казарму, Левенберг нашёл роту в строю, но не в полном составе: многие из нижних чинов, особенно женатые, оставались в своих комнатах. Левенберг полагал восстановить порядок тем же путём, как считал это возможным накануне капитан Кошкаров. Он спросил роту: почему она собралась, и какая причина побудила её сделать это без приказания? На эти вопросы он получил в ответ, что кричали на перекличку, и потому люди вышли; что узнав при этом об арестовании государевой роты, они считают её погибающей и себя виновными наравне с ней. Всё это можно было узнать и от дежурного, вероятно передавшего ротному командиру, как Чистяков кричал в коридоре. К тому же и виновный был на лицо: следовало только взяться за него, и дело было бы остановлено. Но Левенберг, уверенный в повиновении роты, не хотел принимать гласных мер в ночное время, и потому приказал роте разойтись, выставив прежде солдатам дерзость их поступка. Нижние чины исполнили приказание. В это время полковник Шварц потребовал штабс-капитана Левенберга к себе на квартиру.^[29]

Между тем беспокойства начались уже и в 1-й фузилёрной роте: тот же рядовой Павлов, подговариваший Чистякова, пришёл в комнату, где находился рядовой Васильев; передав ему об отводе государевой роты в крепость, он склонил его действовать заодно с собой. Ещё до выхода людей 2-й роты в коридор, Васильев успел сходить в 1-ю роту, где разбудил рядового Кузнецова и передал ему, будто бы 2-я рота собралась уже просить за гренадерскую. Кузнецов сначала не поверил и сам пошёл убедиться в сказанном. В это время 2-я рота действительно уже начала собираться; поэтому Васильев, возвратясь в свою казарму, стал обходить комнаты и будить людей, говоря им, чтобы выходили в коридор, потому что 2-я рота уже просит за государеву. Между тем прибыл в казарму командовавший 1-й ротой, поручик Тулубьев. Неопытный в управлении частью и не зная ещё о поступке Кузнецова, он повторил действия Левенберга. На вопрос: для чего собрались? люди отвечали, что государева рота погибает и они желают разделить её участь.

В то же время несколько голосов крикнули: «на право», и все бывшие в строю бросились в казарму 2-й роты. Тулубьев, оставшись в коридоре с унтер-офицерами и несколькими рядовыми, не вышедшими из комнта, немедленно послал верхового известить о случившемся батальонного командира.

Когда 1-я рота вбежала в казарму 2-й, там опять всё было тихо. Некоторые люди ложились спать, другие оставались в комнатах, ожидая возвращения Левенберга. Шум вбежавших вновь вызвал всех в коридор. Там обе роты смешались вместе, и при крике главных возмутителей: «пойдёмте в 3-ю роту!» бросились из казарм. Фельдфебель и унтер-офицеры, не будучи в состоянии удержать стремления рядовых, остались в коридоре, куда впрочем тогда же возвратились и многие из людей 2-й роты.

В 3-й роте всё ещё было спокойно: приготовившись к караулу, люди спали; дневальный и часовой были на своих местах. Несмотря на это, дежурный унтер-офицер, узнав о начале беспорядка в других ротах, счёл обязанностью донести об этом ротному своему командиру, капитану (Сергею Ивановичу) Муравьёву-Апостолу. Когда унтер-офицер шёл к нему, люди 1-й и 2-й роты ходили уже под окнами 3-й роты и кричали, чтобы она выходила; другие стучались в ворота и двери, но часовой не впускал их.

Разбуженный в исходе 1-го часа ночи, капитан Муравьёв-Апостол тотчас начал одеваться, а дежурному приказал вернуться в роту и смотреть, чтобы все выходы были заперты и никто не смел бы входить в казарму. Приказание это пришло поздно: когда возвратился дежурный, люди 1-й и 2-й роты успели уже выломать ворота и, войдя в коридор, кричали, чтобы 3-я рота вставала и выходила.^[30] В это время приехал полковник Вадковский. Минута была критическая: от неё зависела участь полка.

«В третьей роте», писал Вадковский, «нашел я людей ввереннаго мне баталиона толпящимися в безпорядке и шуме. Присутствие мое возстановило тишину: люди, сколько позволяла им теснота, выстроились и выравнялись. Разпросив причину таковаго их сборища в необыкновенный час и без приказания начальства, получил в ответ, что они покойными быть не могут без роты его величества. Объяснив им, что не их дело входить в распоряжение начальников, приказал разойтись по комнатам и готовиться к караулу, на что они отвечали, что начальству никогда сопротивляться не хотели, что к караулу будут готовы, но не иначе как с головою, т. е. с ротою его величества, ибо без нея не к чему пристраиваться. Касательно же полковника Шварца, изъявили они единственное желание видеть его и просить об освобождении роты его величества; даже поговаривали, что надо итти искать его. Видя до какой степени раздражены были люди, и полагая, что строгостию не только бы не прекратил безпорядка, но может и удвоил его, я вторично требовал от них молчания, приказал им и получил обещание, ждать меня час времени в коридоре 3-й роты, объявив, что имею намерение ехать к начальникам для донесения им о происшествии и для исходатайствования виновным прощения.»^[31]

Тотчас по отъезде полковника Вадковского, прибыл в 3-ю роту капитан Муравьёв. Войдя в коридор, он нашёл нижних чинов своей роты построенными, люди же других рот в беспорядке толпились по флангам и сзади фронта. Фельдфебель и унтер-офицеры были перед ротой. Не относясь к людям, капитан потребовал от фельдфебеля отчёта, как он мог допустить роту собраться, и кто пропустил в неё нижних чинов других рот? Фельдфебель отвечал, что двери охранялись часовым и дневальным, но люди 1-й и 2-й роты оттеснили их от входов и бросились в казарму, где насильно вызывая солдат в коридор, собрали роту.

Муравьёв обратился тогда к роте, приказывая людям не брать в пример противозаконный поступок других рот, от которого произойдут пагубные для них последствия. Он представлял при том, что ежели, в течение трёхлетнего командования ими, он мог заслужить их доверенность и любовь, то они этим поступком губят себя и его. Насколько возможно ещё было прекратить беспорядки, видно из того, что рота, не смотря на присутствие двух других, вышедших уже из повиновения, с полным вниманием слушала слова своего капитана и, по приказанию его, готова была разойтись по комнатам. Но в это время, с разных концов коридора слышались слова: «Не расходись 3-я рота! Государева рота погибает, а 3-я рота пойдёт спать и отстанет от своих братий! Мы хотим все вместе просить по начальству! Пойдём во 2-ю гренадерскую роту!» Муравьёв не мог дознаться, кто именно произносил эти слова, но нет сомнения, что то были люди, начавшие беспорядки в других ротах. С целью прекратить говор, расстраивавший порядок его роты, капитан подошёл к левому флангу, где находилась главная толпа, и строгим голосом приказал ей выйти; но люди отвечали, что их нашёл тут полковник и приказал ждать его возвращения.

При вторичном требовании Муравьёва удалиться из 3-й роты нижние чины вновь сослались на приказание батальонного командира.

VI.
Весь полк на площади. — Меры начальства.

Пока это происходило на левом фланге, на правом раздался крик: «На право! Пойдём во 2-ю гренадерскую роту!» Люди 1 и 2 роты, бросившиеся в правую дверь, увлекли за собой и несколько человек 3-й. Поэтому Муравьёв, приказав фельдфебелю, чтобы никто из остальных не выходил из казармы, последовал за людьми, увлечёнными толпой во 2-ю гренадерскую роту. Там двери уже были отпёрты и люди 1-го батальона будили нижних чинов, не смотря на присутствие командира 2-й гренадерской роты, капитана Тухачевского. К последнему обратился Муравьёв с просьбой присмотреть, чтобы люди 3-й роты не входили вместе с другими в казарму; сам же, обойдя комнаты, выслал из них солдат 3-й роты обратно в свою казарму. Вернувшись в неё сам, он застал там всех в коридоре. Третья рота была вся на лицо, но к несчастью в ней оставались некоторые люди других рот, не пошедшие во 2-ю гренадерскую. Им-то Муравьёв объявил: 1) что когда он приказывал им идти по своим местам, они ссылались на приказание полковника, следовательно обязаны теперь ждать его; 2) что он ни одного человека не выпустит более из роты. После этого он приказал им лечь в коридоре, а свою роту распустил по комнатам, прибавив, что не отойдёт от роты, покуда не получит приказания начальства. То и другое было исполнено: люди 3-й роты легли почти все, многие заснули, другие оставались в коридоре в маленьких кучках, тихо разговаривая между собой. Видя общее спокойствие и утомлённый волнением, в глухую ночь, в которую около двух часов пробыл в коридоре, Муравьёв, вместе с пришедшим из 1-й роты поручиком Тулубьевым, взошёл в фельдфебельскую комнату.^[32]

В это время, часа в 3 утра, возвращался в казарму 3-й роты посланный от неё в маскарад караул. Увидя на лестнице вооружённых людей, нижние чины других рот приняли их за конвой, присланный взять их и, крикнув: «хватать идут!», бросились из дверей. За ними последовали многие из бывших в ближайших комнатах людей 3-й роты, равно как и жившие в верхнем этаже, куда Муравьёв не мог поспеть, потому что спешил сперва удержать людей, размещённых внизу, что ему и удалось. Но как большая часть роты была уже увлечена, то он оставил фельдфебеля и всех унтер-офицеров в казарме и поспешил с Тулубьевым на полковой двор, где толпился почти уже весь полк в беспорядке. Сбор этот произошёл по вызову людей 1-й и 2-й рот, успевших обежать казармы всего полка в то время, когда остальные дожидались в 3-й роте возвращения полковника.

Таковы были последствия нерешительности частных начальников и тех мер, которые были употреблены накануне.

Рассмотрим теперь, как понимал случившийся беспорядок командир полка и что предпринимал он к его прекращению.

В 10 часов вечера, когда всё ещё было тихо и спокойно, командующий корпусом потребовал полковника Шварца в свою квартиру. Генерал Васильчиков расспрашивал о подробностях всего, что было в государевой роте, делал Шварцу выговор за то, что он не предупредил возникшего неудовольствия, приказывал не переменять покуда ни в чём прежнего порядка, и дать знать ему, если случится что либо в полку.

Оба они не знали, что там уже случилось то, чего не успели поправить, проводя время в рассуждениях, в такую пору, когда всякая минута была дорога и нужно было пресекать зло не словами, а делом. В 12 часов полковник Шварц возвратился домой, где застал уже дежурного по полку (штабс-капитана Рындина) с донесением, что в 1-й и 2-й ротах началось волнение. «Идите обратно в роты», говорил Шварц Рындину,— «и скажите полковнику Вадковскому, чтобы он вместе с ротными командирами, по долгу своему, употребил все меры к пресечению безпорядка». В то же время он потребовал к себе командира 2-й роты и через то лишил его возможности водворить в ней спокойствие, что, как мы видели, уже было начато довольно успешно. Полковой адъютант (В. П. Бибиков) отправлен был с словесным донесением о происходящем в полку к его императорскому высочеству, к начальнику штаба и к командующему корпусом. Вот всё, чем ограничились распоряжения Шварца, даже и тогда, когда дежурный по полку вторично явился к нему с известием, что 1-я и 2-я роты вышли из своих казарм, вызывают последовать их примеру роты 3-ю и 2-ю гренадерскую, и что толпы людей начинают уже собираться на госпитальной площади.

Дальнейшие действия Шварца яснее всего обозначаются подлинными словами современных донесений. В них сказано: 1) «Полковой командир Шварц, получа таковыя о безпорядке уведомления, сам лично никаких мер к устройству не принимал».^[33] 2) «Он не только не старался обуздать своеволие солдат личным своим присутствием, но потерял, к предосуждению своему, твёрдость духа, допустил себя до того, что, быв побочным зрителем безпорядка, дал время своевольству сделаться общим и гибельным для всего полка».^[34] Кроме того, из обстоятельств дела видно, что узнав о выходе людей на площадь, полковник Шварц тайным образом вышел из дома, долго, никем не замечаемый, ходил в окрестностях казарм и потом остаток ночи провёл у знакомого своего в Измайловском полку.

Когда о выходе полка на площадь донесено было командующему корпусом, то он тотчас же поехал к военному генерал-губернатору, графу Милорадовичу. Последний лично отправился к полку. В это время на площади происходило следующее: нижние чины всех трёх батальонов, смешанные вместе, толпились кучами; главные виновники восстания в ротах переходили от одной кучки к другой и подстрекали людей к просьбе об освобождении государевой роты; некоторые из ротных командиров, блуждая в непроницаемой темноте октябрьской ночи, старались собрать людей своих рот, но не узнавали их; большей части фельдфебелей и унтер-офицеров не было на площади, потому что они не выходили из казарм.

При всём желании рассеять толпу, ротным командирам не за кого было взяться, потому что не знали с кого начать. Между тем с нижними чинами смешались уже кое-где кучки простого народа, шедшего из слобод к ежедневным своим занятиям в город.

В таком положении, в исходе 5-го числа утра, нашёл полк граф Милорадович. Если бы можно было заранее предвидеть приезд его к полку, то нет сомнения, что старший из присутствующих на площади офицеров, произнеся магическое слово «смирно!», унял бы говор, тем более, что люди сами, из любви и беспредельного уважения к вождю, начальствовавшему ими в боях, желали бы слышать слова его и пришли бы в порядок. Но граф подъехал к отдельным кучкам в темноте. Когда он говорил на одном пункте площади, на другом, где не знали о его приезде, за общим говором нельзя было слышать слов его. На увещания графа, солдаты, снимая фуражки, отвечали, что «они готовы перенести всякия наказания, какия угодно будет начальству над ними произвести, но терпеть притеснений полковника Шварца не в состоянии, равно не могут построиться, потому что за нахождением роты его величества под арестом, не к кому пристроиться».^[35]

Немного спустя прибыл на площадь генерал-адъютант Бенкендорф с известием, что командующий корпусом немедленно прибудет к полку и приказывает ему построиться. Слова эти не произвели должного действия; поэтому начальник штаба тотчас же возвратился к генералу Васильчикову, который, узнав, что полковник Шварц скрылся, отрешил его от командования полком и поручил оный генералу Бистрому 1-му, приказав ему ехать на площадь и там же приготовить полк к инспекторскому смотру, который он намерен был произвести на рассвете.

По прибытии к полку, Бистром объявил ему волю корпусного командира. 2-й и 3-й батальоны начали было строиться, и линии их, не взирая на темноту, стали уже обозначаться; но в это время люди 1-го батальона, толпясь между этими линиями, препятствовали становиться в порядок, и снова полк смешался в одну массу. Тогда явился Потёмкин. Полагая личным влиянием своим на людей водворить тишину, он испросил разрешение генерала Васильчикова ехать на площадь. Едва завидев любимого начальника, люди окружили его, говорили о переносимых ими тягостях, просили его принять полк, уверяли в любви и покорности.

Всё это не только не вело к порядку, но, напротив, разрушало его.

Видя, что все принятые меры не прекращают развившегося волнения, генерал Васильчиков решился лично ехать на площадь, но прежде того приказал генералу Бенкендорфу, в то время, когда он будет говорить с людьми, занять Семёновские казармы лейб-егерским полком; генералу же Орлову, со вверенным ему конногвардейским полком, приблизиться к площади.

В 6-м часу прибыл к полку командующий корпусом. Говор умолк. Васильчиков объявил людям, что «рота его величества ослушанием и своевольством сделалась виновною, что за сие арестовал он ее и велел предать суду, что до высочайшаго разрешения ни под каким видом не освободить ее ни от суда, ни от ареста; что наконец и они все делались виновными, ибо не послушались приказания начальства, а потому и приказывает им самим идти тотчас под арест в крепость».^[36]

Приказание это, доносил генерал Васильчиков, было исполнено беспрекословно: все бывшие на площади, без конвоя, пошли в крепость; никто даже не зашёл в казармы.

Так нерешительные меры, принятые ближайшим начальством, из минутного заблуждения дали развиться явному неповиновению, которое расстроило полк, покрытый вековой славой и взысканный милостями монарха.

VII.
Отправление батальонов из С.-Петербурга. — Донесения.

Описав происшествия 16 и 17 октября 1820 г., мы должны сказать о их последствиях. Генерал Васильчиков, заключив 1-й батальон полка в крепость, счёл в то же время необходимым удалить остальные из столицы. Вследствие этого, 18-го числа, командующий полком получил предписание приготовить людей к выступлению:^[37] 2-му батальону приказано было следовать в Свеаборг на судах, приготовленных в Кронштадте; 3-му — идти сухим путём в Кегсгольм, где оба должны были расположиться по усмотрению генерала графа Штейнгеля, извещённого об отправлении их нарочно для того посланным курьером.

19-го октября, рано утром, оба батальона, при всех своих штаб- и обер-офицерах, выступили из С.-Петербурга: 2-й под начальством полковника Вадковского в Ораниенбаум, 3-й — под командой полковника Яфимовича — по выборгской дороге. Одетые в полную походную амуницию, но без тесаков и ружей, батальоны, в совершенном порядке, следовали к местам своего назначения. В казармах оставлены были только семейства нижних чинов и малое число людей, необходимых для присмотра за имуществом, так как нижние чины не могли взять с собой ничего, кроме того, что поместилось в ранцах.

По прибытии в Кронштадт, до приготовления судов, 2-й батальон был помещён в казармах. Там пробыл он до 24 октября. Транспорты: «Патрикий», «Иоанна-Шарлотта» и «Филадельфия» назначены были перевезти роты в Свеаборг.

Прежде выступления из казарм, люди просили отслужить молебен; это было дозволено. 24-го числа утром нижние чины размещены были на суда следующим порядком: роты 2-я гренадерская и 6-я, под начальством батальонного командира, заняли «Патрикий»; 4-я и часть 5-й «Иоанну-Шарлотту»; остальные люди 5-й роты — «Филадельфию». Позднее осеннее время мало представляло надежды на благополучное плавание, и нижние чины, равно как и офицеры, назначенные на один транспорт, не без опасений расставались с теми, которые были на другом.

«Патрикий» прибыл в Свеаборг лишь после пятидневного весьма затруднительного плавания; что же касается остальных судов, то 27-го числа, по случаю сильной бури, они были разъединены, и полковник Вадковский в первом донесении своём из Свеаборга писал, что об участи их он ничего не знает. Долго и само начальство не знало, что случилось с 4-й и 5-й ротами; носилась уже молва об их погибели;^[38] но неделю спустя после отплытия их, получено известие от старшего на отделившихся судах, поручика Писемского 1-го. Он доносил: 1) что, отброшенные бурей к южному берегу залива, они прибыли в Ревель, на рейде которого ждут приказаний или попутного ветра, чтобы идти в Свеаборг; 2) что в обеих ротах больных нет ни одного; 3) что нижние чины послушанием и скромным поведением своим обнаруживают усердное желание загладить вину свою.^[39] Когда донесение это сообщено было начальству, то немедленно послано в Ревель приказание, чтобы 4-я и 5-я роты оставались там в казармах, впредь до приказания. Вместе с тем отправлены туда полковник Нарышкин и капитан Муравьёв-Апостол. Но недолго оставались роты в Ревеле: установившаяся вскоре погода дала возможность перевести их в Гельсингфорс.

Во время пребывания в Финляндии, Яфимович и Вадковский еженедельно доносили о состоянии своих частей, которым в удобную погоду производили учения, по собственному усмотрению.

В таком положении застал полк высочайший приказ от 2-го ноября.

Обратимся теперь к происходившему в Петербурге. Октября 21 приказано было всех нижних чинов 1-го батальона, не выходивших ночью на площадь, и следовательно почти непричастных к делу, перевести в крепость, где они и были помещены в казематах своих рот. После этого всякое сообщение заключённых с полком было прервано. Хлеб, приготовляемый до тех пор в казармах, стали печь в крепости. Жёнам нижних чинов строго запрещено посещать мужей своих.^[40] Положение солдатских семейств, оставшихся сначала без всяких средств и опоры, улучшено тем, что на каждое из них определено было военным министром отпускать по 50 коп. в сутки. В то же время предписано было генералу Бистрому: 1) сделать всему оружию опись, перенести его из казарм в цейхгауз полка, 2) имущество нижних чинов оставить на тех самых местах, где оно находится; 3) людей, оставшихся в казармах, из оных не отпускать и объявить им, не собирая всех вместе, а порознь в каждой роте, что они остаются для сбережения вещей своих товарищей; 4) главный присмотр над этими людьми, равно и над казармами, поручить офицерам Семёновского полка, которых и наряжать для того дежурными, одного по казармам, другого по батальону, находящемуся в крепости.

Все эти приказания исполнялись со всей точностью в течение месяца, до получения высочайшей резолюции на донесения, отправленные 18-го октября к государю императору. Военный генерал-губернатор и командующий корпусом доносили его величеству о несчастном происшествии, каждый со своей стороны. Отвезти эти донесения поручено было штаб-ротмистру лейб-гвардии гусарского полка Чаадаеву. Дурные дороги, непрочность экипажа и расстроенное здоровье были однако же причиной, что Чаадаев приехал в Троппау позже, чем предполагалось, так что австрийский министр Меттерних днём ранее успел узнать о беспорядках, происшедших в Семёновском полку и в разговоре с государем упомянул о них. Можно вообразить себе удивление и негодование его величества! Он не верил словам Меттерниха; но в тот же день они подтвердились бумагами, привезёнными Чаадаевым.

Надобно заметить, что граф Милорадович и генерал Васильчиков знали о деле только из слов генерала Бенкендорфа, полковников Шварца и Вадковского и капитана Кошкарова; знали же они от этих лиц то, что меры их восстановить порядок были тщетны. Мы видели каковы были эти меры.

На основании таких показаний и того, что начальники сами видели на площади, составлены были донесения государю. Очевидно, что излагать дело в подробности и вникать в действия частных начальников было ещё некогда; к тому же в день отправления курьера, все обстоятельства не могли ещё быть известны ни графу Милорадовичу, ни генералу Васильчикову. Не нам описывать чувства государя при известии о столь горестном событии!

«Известно» — писал государь — «несчастное, но в то же время постыдное приключение, случившееся в Семеновском полку. Легко можно было вообразить какое печальное чувство оно во мне произвело. Еще печальнее, что случилось в гвардии, а для меня лично еще грустнее, что именно в Семеновском полку... Меры, на которыя решился корпусный командир с полком, впоследствии были необходимы, но сим полк погублен... как мне ни грустно, но теперешний состав полка нельзя уже так оставить...»^[41]

Приказ императора, данный российской армии 2-го ноября, был собственноручно написан государем. Приказ этот решил участь Семёновского полка и потому приводится здесь в подлиннике.

К прискорбию моему и целой армии извещаю ее о постыдном происшествии, случившемся 17-го октября в лейб-гвардии Семеновском полку. Одна рота онаго, забыв долг присяги и военнаго повиновения начальству, дерзнула самовольно собраться в позднее вечернее время, для принесения жалобы на своего полковаго командира. Когда за сие буйство она отведена была под стражу, то и прочия роты вышли из должнаго повиновения.

Российская армия, сверх приобретенной незабвенной славы на поле чести, с первейших времен ея образования, всегда была примером верности, соблюдения священной клятвы и не прикосновеннаго повиновения своему начальству. На сем-то повиновении основан единственно военный порядок, без коего войско теряет все свое достоинство. Ему известно, что все законные способы даны, дабы справедливыя жалобы доходили от обиженных подчиненных начальству. На сие установлены инспекторские смотры бригадными, дивизионными и корпусными начальниками, коих ежегодно бывает четыре, и на которых закон повелевает даже откровенно каждому приносить свою жалобу.

Полки, составляющие сию отличную армию, с должным негодованием извещаются о случившемся происшествии в лейб-гвардии Семеновском полку. Они возчувствуют, что составляющие сей полк соделались не достойными долее в оном оставаться и носить мундир полка, устроеннаго самим Петром Великим, и имевшаго неоцененное преимущество сопровождать его в знаменитые его походы,— полка, коего имя равномерно прославилось в незабвенную последнюю войну, и особенно под Кульмом, следовательно, память онаго не должна быть посрамлена. Российское же войско довольно заключает в себе много храбрых воинов, достойных занять место в лейб-гвардии Семеновском полку.

Святость законов и честь имени Российской армии требуют, дабы состав полка, оказавшего столь нетерпимое своеволие, был уничтожен. Вследствие чего, с непоколебимою решимостию, но с душевным сокрушением и не останавливаясь чувством личной моей привязанности к сослуживцам, по необходимости долга, на мне лежащаго, повелеваю: всех нижних чинов лейб-гвардии Семеновскаго полка распределить по разным полкам армии, дабы они раскаясь в своем преступлении, потщились продолжением усердной службы загладить оное. Виновнейшие же и подавшие пагубный пример прочим, преданные уже военному суду, получат должное наказание по всей строгости законов.

Штаб и обер-офицеры сего полка, найденные все совершенно непричастными сему неповиновению, усердно старались возстановить потерянный порядок; но тщетно: и сим доказали свое неумение обходиться с солдатами и заставлять себе повиноваться.

Уважая однако же их старание, повелеваю: перевести оных в армейские полки, сохранив им преимущество гвардейских чинов. Полковой-же командир, полковник Шварц, предается военному суду, за неумение поведением своим удержать полк в должном повиновении.

Для немедленнаго укомплектования лейб-гвардии Семеновскаго полка назначаются роты из гренадерских полков, по особо данному повелению.

VIII.
Мнения о причине происшествия. — Сформирование полка в новом составе.

Одновременно с получением в Петербурге высочайшего приказа, присланы были из Троппау и все распоряжения относительно сформирования нового полка. Но прежде, нежели будем говорить о них, рассмотрим, чему приписывали причины несчастного события, случившегося в полку.^[44]

Причины отъезда государя за границу, равно как и продолжительного пребывания его в Троппау,— были политические. В то время в Германии и особенно в Италии, некоторые революционные партии начинали приобретать значительное развитие. Умы, взволнованные демагогическими идеями, влекли многих в тайные общества. Ясно, что такое зло следовало остановить в самом начале и стараться, чтобы нравственная зараза не пустила отраслей своих. Все мысли государя Александра I направлены были к этой цели, и вот почему он полагал, что беспорядки в Семёновском полку должны были произойти не от тех причин, от коих они действительно произошли. «По моему убеждению», писал государь, «тут кроются другия причины. Внушение кажется было не военное; военный умел бы их заставить взяться за ружье, чего никто из них не сделал, даже тесака не взял. Офицеры все усердно старались пресечь неповиновение, но безуспешно. По всему вышеописанному заключаю я, что было тут внушение чуждое, но не военное. Вопрос возникает какое же? Сие трудно решить. Признаюсь, что я приписываю его тайным обществам».^[45]

Строгое исследование дела раскрыло потом истину и убедило государя, что настоящая причина события заключалась в неустройствах, обнаружившихся в последний год командования полком генерала Потёмкина, в неправильном взгляде на управление полком полковника Шварца, в его жестокости и в слабых мерах, принятых частными начальниками при начале беспорядков.

Много лет спустя, когда несчастное событие было уже забыто, когда каждый из виновных понёс уже заслуженное наказание, употреблены были все средства для обнаружения «чуждого влияния», о коем говорили современники, но не оказалось и тени чего-либо подобного. «Пусть земля разверзнется подо мною, пусть лишусь того, что для меня дороже всего на свете, пусть падет на меня Божие проклятие, если в событиях, ознаменовавших ночь с 17 на 18-е октября 1820 г., мог я предполагать хотя бы отдаленнейшее присутствие какого нибудь заговора, или посторонняго влияния, или вперед расчитаннаго плана действия»,^[46] пишет один из тех, которого распоряжения подвергнуты были строжайшему противу прочих исследованию.^[47]

Что беспорядки, начавшиеся в полку 16-го октября, не были следствием чьих либо обдуманных заранее замыслов, на это есть много неоспоримых доказательств. Не случись того, что сделал полковник Шварц на ученьи, утром 16-го октября 1820 г., общее негодование не обнаружилось бы именно в тот самый день. Офицеры, бывшие больными, на другой, а некоторые на третий день происшествия, не знали ешё о случившемся и не верили тому, что рассказывали им знакомые. Главные виновники, открытые при производстве суда между нижними чинами, сознаваясь во всём, спрашиваемы были много раз отдельно, но из показаний их ничего другого нельзя было вывести, кроме общего негодования на полкового командира. Между тем молва осуждала офицеров и осуждала не за то, в чём они действительно были виноваты. Мы показали выше действия некоторых частных начальников и видели, в какой степени распоряжения их не согласовались с обстоятельствами. Вина их, с одной стороны, происходила от неопытности, с другой,— нельзя иначе думать — от того, что каждый сам был недоволен командиром полка и, не думая, что беспорядки могут дойти до таких размеров, держал себя так, чтобы только не быть самому обвинённым.^[48]

Собственноручно составляя приказ о расформировании полка, Государь собственноручно же изложил предположения свои о сформировании нового. Его величество писал по этому случаю графу Аракчееву: «Для укомплектования вновь полка, я предполагаю единственным способом взять первые баталионы полков: императора австрийскаго, короля прусскаго и наследнаго принца. Сим самым полк опять будет хорош; но все не старый, котораго мне всегда будет жаль... Жаль также и сии три гренадерския роты полка разстроить; но нечего более сделать. Для поправления-же сих трех полков, полагаю третьи их баталионы разделить надвое, чем опять будет по 8 рот, и укомплектовать их, взяв по одной роте от каждаго гренадерскаго и карабинернаго полка 2-й и 3-й гренадерских дивизий, что и составит 12 рот, которыя по 4 и разделятся на каждый полк. Сим ротам уже послано повеление итти...»

Окончательное повеление его величества относительно сформирования нового полка получено было около 20-го ноября... Тогда же приступлено к сдаче остававшихся в казармах вещей и нижних чинов в ведение генерал-майора Желтухина, который генералом Васильчиковым был назначен командующим полком.^[49] Писаря, музыканты, мастеровые и вообще все нестроевые чины полка, не принимавшие участия в беспорядках, были перечислены в новый полк.

Между тем, как полковой казначей, штабс-капитан Рачинский, приводил всё оставшееся в ротах казённое и частное имущество в порядок и известность, высшее начальство деятельно заботилось об отправлении из Петербурга всех оставшихся в казармах людей и их имущества, по трактам, к тем корпусам армии, в которые переведены были нижние чины полка. Для этого сделано следующее распоряжение:

1) Команды из оставшихся в казармах нижних чинов были поручены: 1-го батальона — майору Ревельского пехотного полка Левенбергу,^[50] а в помощь ему назначен Староингерманландского полка штабс-капитан Михайлов;^[51] 2-го батальона — полковнику Углицкого пехотного полка Обрезкову и поручику 2-го морского полка Швенгельму; 3-го батальона — Белевского пехотного полка полковнику Нарышкину и Владимирского полка поручику князю Трубецкому.

2) Команды 2-го и 3-го батальонов, вместе со всем имуществом их, уложенным на 180 подводах, должны были выступить 20-го ноября. Команде же 1-го батальона, с пожитками его людей, помещёнными на 10 подводах, определено выступить 21-го числа, в день полкового праздника.

3) Солдатских жён, вместе с детьми моложе 10 лет, назначенными для помещения в кантонистские отделения, приказано оставить в Петербурге до тёплой весенней погоды, отделив для них две особые казармы.

4) Полковые суммы, амуницию, ружья, мундиры, кивера и все казённые вещи поручить ответственности полкового адъютанта и казначея, которые хотя и переведены в армию, но должны оставаться в Петербурге до окончательной сдачи полкового хозяйства.

За всем тем ещё оставались при казармах люди прежнего состава, в которых нуждались для переписки и сдачи казённых вещей, числившихся в ротах. Каптенармусы и артельщики были необходимы как для поверки имущества, так и для отчётности; кроме того необходимы были рабочие для приведения всего в порядок. Число всех таких людей значительно увеличивалось чинами, выписанными из госпиталей, что заставило поручить этот остаток полка полковнику Казнакову.

В это же время 2-й и 3-й батальоны в Кексгольме и Свеаборге распределялись по полкам первой армии. Часть 2-го батальона (204 человека) оставлена в последней из этих крепостей, как назначенная в полки 23-й пехотной дивизии, стоявшей в Финляндии; остальные отправлены, под начальством полковника Вадковского, в Псков, где должны были разделиться на отдельные команды. Что же касается до 3-го батальона, то большая часть его отправлена была чрез Новую-Ладогу в Вышний Волочёк. По прибытии в эти города, приказано было спросить нижних чинов: какое употребление хотят они сделать из имущества своего, которое по громоздкости не могло быть отправлено; равно доставить сведение о всех долгах, которые нижние чины считают на ком-либо из жителей столицы.

IX.
Окончательное расформирование полка. — Суд над виновными. — Сентенции.

Таким образом произошло расформирование нижних чинов прежнего состава Семёновского полка. Что касается до штаб- и обер-офицеров, то в приложении № 12 подробно сказано, в какие полки и какими чинами переведены они.^[52] Приказом по полку от 18-го ноября исключены были из него все офицеры, а 22-го и все нижние чины.^[53] С тех пор и до прибытия батальонов, назначенных на укомплектование, полк состоял из одних нестроевых; остальные показывались в рапортах недостающими до комплекта. Но вскоре была расформирована и большая часть нестроевых. 18-го декабря последовало предписание перевести в ближайшие отделения всех кантонистов полка, а инвалидную полуроту распределить в загородные команды Гатчины, Царского Села, Павловска и Петергофа; из этих же команд, равно как из лейб-гвардии гарнизонного батальона, приказано выбрать лучших людей для сформирования новой полуроты. Вследствие этого, кантонисты полка переведены были в отделения: псковское, новгородское, выборгское, нарвское и фридрихсгамское. Тогда же отправлены были из столицы все люди, состоявшие в ведении полковника Казнакова, выздоровевшие из госпиталей и явившиеся из командировок и отпусков.

В то время, когда 2-й и 3-й батальоны, находившиеся в Кегсгольме и Свеаборге, следовали к полкам армии, производился суд над нижними чинами 1-го батальона и над полковником Шварцем. Военно-судные комиссии составлены были по собственному назначению командующего корпусом. В первой из них, судившей нижних чинов, были: презусом — генерал Левашев, ассесорами — полковники: Преображенского полка князь Голицын, Измайловского Воропанов, Егерского Арбузов и 1-й гвардейской артиллерийской бригады Статковский. Во второй, судившей Шварца, презусом был генерал Орлов, ассесорами — полковники: Преображенского полка Исленьев, Измайловского Годейн 1, Егерского Ермолаев, Московского Неелов 3, и Кавалергардского граф Апраксин 3.

Военно-судная комиссия над нижними чинами нашла виновными: 1) рядовых 2-й роты Павлова, Чистякова и Васильева и 1-й роты Кузнецова — в подстрекании нижних чинов в неповиновении начальству и в личном ослушании, обнаружившемся словами и действиями; 2) 164 человека рядовых 1-й роты и 52 человека 2-й роты (не возвратившихся в казарму после первого выхода роты), в самовольном выходе в коридоры и в подании примера общего беспорядка; 3) роты его величества 172 человека комиссия хотя и признала зачинщиками, но нашла их виновными в нарушении порядка службы и в неповиновении фельдфебелю; 4) рядовые 3-й фузилерной роты — 147 человек обвинены в том, что последовали примеру других рот; 5) всех фельдфебелей и унтер-офицеров, как неоказавшихся участниками в беспорядках, равно как и всех остальных рядовых фузилерных рот, не выходивших из казарм, комиссия не признала виновными.

Кроме того, та же комиссия открыла, что «нижние чины лейб-гвардии Семёновскаго полка, во время командования оным полковника Шварца, столь обремененны были чисткою и пригонкою аммуниции на рызные смотры, ежедневно полковым командиром назначаемые, что не только, в течение дня, не имели отдыха, но и не малую часть ночи в сих заботах проводили. Большая часть нижних чинов вынуждена была покупать разныя мундирныя и аммуничныя вещи на собственныя деньги, дабы иметь их в том виде, как от полковника Шварца требовалось. Хотя полковник Шварц и делал на это опровержение, но полковники: Казнаков и Вадковский и все ротные командиры 1-го баталиона утвердили показание нижних чинов и представили пояснения в доказательство опровержений полковника Шварца. Весьма часто, по приказанию полкового командира, производились над нижними чинами, не исключая и имевших знаки военнаго ордена, без всякаго суда, сильныя телесныя наказания. Многие желали объявить о тягостном их положении, но никто по одиночке не осмеливался, почему и не жаловались на инспекторском смотре.»^[54]

Военно-судная комиссия, лично над полковником Шварцем учреждённая, нашла его виновным: 1) в том, что «он занимался во время церковных парадов обучением, от чего нижние чины опаздывали в церковь; 2) не искал любви подчиненных и по необходимому от того следствию потерял доверенность, как штаб- и обер-офицеров, так и нижних чинов, и ослабил уважение присвоенному ему чину; 3) в нарушении законом определенных прав самоуправством и в унижении привиллегий, установленных в память военных действий; 4) в производстве презрительных наказаний, на которыя не давали ему права ни военныя, ни гражданския узаконения и 5) в предосудительной для военнаго робости, и в том, что вместо клятвеннаго обещания телом и кровию защищать государственныя права во всех случаях, вместо пожертвования и самою жизнию, пришел в уныние и, пользуясь ночным временем, был зрителем безпорядков.»

Вследствие этого, сентенциями военно-судных комиссий, было определено: 1) нижних чинов, признанных зачинщиками, лишить живота: людей 1-й и 2-й рот, подавших пример беспорядка, наказать виселицей, и затем всех остальных одинаково виновных с людьми других батальонов, выписать согласно высочайшему приказу в армию; 2) полковника Шварца лишить живота.^[55]

Обе эти сентенции, равно как выписки из дела, были представлены на рассмотрение начальника дивизии, командующего корпусом и дежурного генерала.

Мнения, ими поданные, показывают, что генералы барон Розен^[56] и Закревский^[57] были преимущественно согласны с решениями комиссий, что же касается генерала Васильчикова, то он нашёл, что суд над нижними чинами произведён слабо, и в самом суждении о деле сделаны упущения, клонившиеся к обвинению полковника Шварца.

По представлению государю доклада аудиторского департамента, последовало высочайшее повелени на имя начальника главного штаба, в котором его величество, между прочим, писал князю Волконскому:

«Разсмотрев с должным вниманием производство военных судов над нижними чинами, бывшими лейб-гвардии в Семеновском полку и над полковым командиром онаго — полковником Шварцем, нахожу:

§ 1. Зачинщиками неповиновения, происшедшаго в сем полку,— восемь рядовых, поименованных в списке под №№ 1 и 3.

§ 2. 1-ю гренадерскую роту — виновною в непозволительном выходе на перекличку, в непослушании фельдфебелю, в принесении начальству жалоб на притеснения полковаго командира, найденных несправедливыми, и наконец в умышленном утаении имен зачинщиков.

§ 3. Нижних чинов, поименованных в списке № 2, виновными участниками явнаго возмущения против начальства и в продолжении неповиновения до отвода их в крепость.

§ 4. Нижних чинов, поименованных в списке под №№ 5, 6, 7 и 8, равномерно содействовавшими в неповиновении, но оказавшими менее умыслу к оному.

§ 5. Нижних чинов, поименованных в списке под № 4, менее виновными прочих, но неумевшими воспротивиться силою пагубному влиянию товарищей своих.

§ 6. Наконец полковника Шварца — виновным в несообразном выборе времени для учений и в нерешимости принять должныя меры для прекращения неповиновения во вверенном ему полку.

Вследствие чего, сообразя приговор комиссий военных судов и желая уменьшить елико возможно число наказуемых, обратя строгость законов единственно на виновнейших, повелеваю:

Означенных здесь в § 5 распределить наравне с нижними чинами 2 и 3 баталионов в армейские полки, составляющие 3-й корпус.^[58]

Означенных в § 4 распределить без наказания в полки, составляющие кавказский корпус.^[59]

Означенных в § 3, как более виновных,— в полки и баталионы, составляющие Сибирский корпус, без наказания же.^[60]

Означенных в § 2 распределить в полки и баталионы, составляющие Оренбургский корпус, равномерно, без наказания.^[61]

В § 1 упомянутых рядовых, как настоящих зачинщиков, в пример другим, прогнать спиц-рутинами сквозь баталион по 6 раз, с отсылкою в рудники.^[62]

Полковника Шварца отставить от службы, с тем чтобы впредь ни куда не определять, избавляя его от строжайшего наказания в уважение прежней долговременной и усердной службы, храбрости и отличия, оказанных им на поле сражения.

При разсмотрении сего дела, найдя, что командующий 1-ю гренадерскою ротою капитан Кошкаров, что ныне бородинскаго полка подполковник, не представил ни начальству, ни военному суду, записку, поданную ему фельдфебелем, в самый вечер происшествия, случившегося в его роте, и в коей означены были имена зачинщиков и тем самым скрыл от начальства настоящих виновников происшествия,

Равномерно найдя, что полковник Вадковский, командовавший тогда 1-м баталионом, слабым и несообразным с долгом службы своим поведением, дал усилиться безпорядку, повелеваю: обоих предать военному суду.»

Недовольный действиями комиссии, судившей нижних чинов, император Александр Павлович приказал объявить ей строгий выговор и вместе произвести дополнительное исследование, вследствие которого, при помощи фельдфебеля, открыты были те из рядовых 1-й гренадерской роты, которые были в ней зачинщиками беспорядка.

В заключении остаётся сказать, что капитан Кошкаров и полковник Вадковский, по производстве над ними военного суда, найдены виновными в том, что не приняли должных мер к водворению порядка при самом начале его нарушения, о чём мы говорили выше, а последний сверх того в том, что в оправданиях своих употреблял резкие выражения и противоречил прежним своим показаниям. Но, как известно, из совестливого разбора всех подробностей описанного события видно, что всё, в чём можно винить Вадковского, происходило от одной лишь неожиданности события и поспешности, порождённой трудными обстоятельствами дела, в сущности же он имел искреннее желание прекратить беспорядок, то не следует и забывать, что этот офицер имел многие неотъемлемые заслуги. Стоит только вникнуть в личные отношения его к полковнику Шварцу, чтобы убедиться, что в действиях Вадковского была одна поспешность, в умысле же никто не мог упрекнуть его. Более других снисходительный к недостаткам полковника Шварца, он чаще всех товарищей своих искал случая предупреждать недоразумения и столкновения командира с офицерами, в чём очень часто и успевал. Если же обвинён в резкозти выражений, то начала их нужно искать в смысле предложенных ему вопросов; правый по совести, но виновный пред законом, претерпев трёхгодичный арест, в разлуке с семейством, он не мог быть в спокойном состоянии духа, тем более, что кроме вопросов военно-судной комиссии, ему предлагаемы были и другие, более важные.

X.
Заключение.

Суд нал полковником Вадковским и капитаном Кошкаровым был последним актом горестного события. В то время, когда производился этот суд, сформировался уже новый состав полка, и несчастное происшествие сделалось достоянием его истории.

Мы не утаили ничего из того, что только могли раскрыть: указаны обстоятельства, приготовившие беспорядок, объяснено начало его и неудачные при сем меры начальства; опровергнуты вымыслы молвы, и наконец изображено искупление вины наказанием. Подвергшиеся возмездию закона и справедливо скорбящие о прошлом, да найдут себе утешение в изречениях того, кто более всех чувствовал вину полка и более всех жалел о нём.

Определяя наказание, государь Александр I говорил, что он делает это: «с душевным сокрушением и неостанавливаясь чувством личной своей привязанности к полку», что «ему всегда будет жаль стараго полка», наконец, что «он находит штаб- и обер-офицеров непричастными к безпорядку».

Эти слова заключают в себе несомненные доказательства прежних заслуг полка, и остающиеся ещё в живых участники его славы,^[63] с гордостью могут сказать: «я был в Семёновском полку под Кульмом, я служил в нём в то время, когда Александр I говаривал:

—«Преображенский полк — это царский полк, а Семеновский — мой».

Приложения.

«Просил я гг. баталионных и ротных командиров, чтобы этишкеты были набелены и вытянуты единообразно, и были скатаны туже, а были напротив свернуты слабо; просил я тоже, чтобы поперечневые ранцевые ремни были выравнены, но оные были неровны; просил я еще, чтобы из фронта не выходили, а Государевой роты стрелок и 1-й роты рядовой были отставши, за что предлагаю 1-й роты командиру наказать рядоваго при роте ста ударами, а стрелок переводится в 6-ю роту.»

Личной ненависти к полковнику Шварцу не было. Для подтверждения этого приводим слова человека, более других претерпевшего за беспорядки:

«Au mois de Janvier 1820, un semestre me fut accorde. De retour dans la capitale, j'y appris la nomination du Colonel Schvarz. Je le rencontrai pour la premiere fois dans le salon de Son Altesse Monseigneur le grand Duc Michel. Je le jure a votre Excellence, quoique l'on ait pu dire, quoique l'on ait pu penser, j'ai quitte le regiment sans avoir ni fel, ni inimitie, ni haine contre Schvarz, esperant de sa part une pareille reciprocite.»

(Перевод) «В начале 1820 года я был уволен в отпуск. Возвратясь в столицу, узнал я о назначении полковника Шварца. В первый раз я встретил его у его высочества великого князя Михаила Павловича. Хотя в то время много странного было создано молвой и воображением людей, я клянусь, что оставил полк, не имея против Шварца ни злобы, ни недоброжелательства, ни ненависти и надеялся на подобную взаимность с его стороны.»

№ 3. Переписка полковника Вадковского с генералом Дибичем.

Из всех частных начальников, один только полковник Вадковский сохранял ещё некоторые сношения с полковым командиром. Приняв временно 3-й батальон и увидев общее негодование всех чинов, он решился объясниться с полковником Шварцем. Вот собственные слова его по этому поводу:

«L'odre fut retabli. Pour le rendre encore plus immuable, je formai une espece de pacte (si j'ose m'exprimer ainsi) avec le colonel Schvarz, de me regarder comme chef immediat de mon bataillon; de ne rejeter que sur moi seul tout le blame, qu'auraient merite mes inferieures, de n'infiglier par lui meme aucune punition corporelle aux soldats, et de s'absteinir d'entrer jamais en aucune explication avec les officiers.»

(Перевод): «Порядок был восстановлен. Чтобы упрочить его, я заключил с командиром полка условие. Убеждённый в его необходимости, я просил полковника Шварца смотреть на меня как на непосредственного начальника батальона, слагать на меня всю ответственность за ошибки моих подчинённых, не производить лично никакого телесного наказания нижним чинам и не входить ни в какие объяснения с офицерами, одним словом считать меня ответственным за всё и быть уверену, что я буду самый точный исполнитель его приказаний.»

«По выписке из полковых приказов, судом сделанной, видно, что с 1-го мая по 3-е октября 1820 года полковником Шварцем наказано за разные проступки 44 человека и дано им в общей сложности 14, 250 ударов.»

№ 5. Подлинные слова военно-судного дела, отдел 3-й, статья 11-я.

«Во время ученья 16-го октября 1820 г., когда не был ещё сведён полк и роты учились отдельно, 2-я рота, кончив ружейные приёмы стояла вольно. Ротный командир, увидя приближавшегося полковника, скомандовал: «Смирно!» При этом один из рядовых, исполнявший естественную надобность, стал во фронт, не успев застегнуть мундир. Тогда Шварц: «подбежав к нему, плюнул ему в глаза, потом взял его за руку и проводя по фронту передней шеренги, приказывал рядовым на него, Бойченку, плевать. Сверх того, некоторых из нижних чинов, имеющих знаки отличия военнаго ордена, он наказал тесаками.»

№ 6. Военно-судное дело, статья 3-я, пункт 11-й.

Когда по окончании суда над нижними чинами, представлена была выписка из дела государю императору, то его величество остался недоволен производством оного и приказал дополнить следствие открытием всех, кто были виновниками выхода 1-й гренадерской роты на перекличку, без приказания. Одиночные допросы людей тотчас же обнаружили истину, которая не скрылась бы при самом начале беспорядков, если бы вместо вопросов, даваемых целой роте, давали их людям отдельно. Оказалось, что рядовые Степанов и Хрулев были первыми, которые осмелились просить отмены десяточных смотров. Вечером 16-го октября 1820 г. они ходили по комнатам, чтобы узнать мнение товарищей. Многие отговаривали их, другие соглашались. В числе последних был стрелок Дурицын, первый закричавший: «выходи на перекличку!».

Вот начало и главные виновники беспорядков.

«Chose etrange! J'ai toujours ete plutot severe que faible, cependant, toute ma conduite en cette deplorable ocassion montre de la timidite, de la faiblesse. Je le repete: j'ai cru bien faire. Si apres la lettre que je viens de recevoir, si apres la bonte inexprimable de mon Souverain, laquelle perce a chaque ligne, si apres l'indulgence que vous me faites esperer; si apres tout cela, dis-je, j'etais capable de conserver dans mon coeur quelque mystere, de ne point nommer les premiers coupables, si leurs noms ou leurs personnes m'etaient connues, je serais un monstre, je meriterais tout le courroux de mon Souverain, votre meprise, mon General, et l'oubli de mes compagnons d'armes.»^[64]

(Перевод): «Странная вещь! Я всегда был скорее строг, нежели слаб, а между тем поведение моё, во время этого несчастного происшествия, показывает робость и слабость. Но повторяю, я думал этим поправить дело. Если после полученного мной письма, после невыразимого милосердия ко мне государя, обнаруживающегося в каждой строке его величества, если после возбуждённой вами во мне надежды на милость и снисхождение начальства, если после всего этого я был бы способен утаить какие-либо подробности дела и не назвать первых виновников, когда бы они были мне известны, — я был бы чудовище, я заслужил бы неумолимый гнев моего государя, ваше презрение, генерал, и забвение всех моих сослуживцев.»

№ 8. Письмо полковника Ив. Фёд. Вадковского Александру I.

Государю угодно было знать, не принадлежал ли кто из офицеров к обществу масонов. На запрос об этом, полковник Вадковский, во время производившегося над ним суда, писал его величеству:

«Ai-je ete Franc-macon? Oui, Sire, je ne m'en cache point. L'annee 1812 je fus recu par le General Sipiaguine dans une loge; j'y pretai le sermenr de cooperer au bien de la compagnie et d'y tout sacrifier, hormis ce que je devais a ma religion, a mon Souverain, a la ptrie.

Trop jeune alors, trop ignorant, trop peu curieux pour vouloir penetrer les mysteres de la loge (je doute qu'elle en ait jamais pu avoir) trop gai de caractere pour ne point rire du spectacle que me donnaient mes confreres, chacune de mes visites fut une veritable partie de plaisir. Revenu a St. Petersbourg je fus present a trois ou quatre reunions. Depuis cette epoque, et voila sept annees revolues, je n'ai connu ni macons, ni loges; mon peu d'assiduite a la frequenter, mon peu d'exactitude a fournir a la societe le contingent que je lui devais, m'en firent explulser l'annee 1818. Voila, Sire, les relations uniques j'eus avec les Franc-macons.»

(Перевод): «Был ли я масоном? Да, государь, и этого я нисколько не скрываю. В 1812 году я был принят генералом Сипягиным в члены одной из лож. Я дал клятву содействовать благу общества и жертвовать ему всем, кроме того, чем обязан был моей религии, моему государю и отечеству. Слишком молод и несведущ, слишком мало любопытен, чтобы проникать в тайны ложи (в существовании которых впрочем я сомневаюсь), будучи весёлого и беспечного нрава, я не мог не смеяться над зрелищем, которое доставляли мне мои товарищи по обществу. Каждое посещение ложи было истинной для меня забавой. Возвратясь в Петербург, я был в трёх или четырёх собраниях. С того времени, вот уже семь лет, я не знал ни лож ни масонов. Редкие посещения и не аккуратность моя во взносе условной платы, были причиной, что в 1818 году я был исключён из общества. Вот, государь, единственные сношения мои с франкмасонами.»

Так писал Вадковский о себе. Когда же спросили его от имени государя об обществе офицеров вообще, то он отвечал:

«Pour la majeure partie du corps des officiers, les disputes politiques avaient fort peu d'importance. Les noms de Carbonari, de Liberal, se faisaient parfois entrendere, mais on jouait avec ces mots, comme avec un hochet dont les journaux avaient consacre la mode, et on sw plaisait quelquefois a donner cette qualification a celui qui n'aimait point a remplir strictement son service8 au reste je n'ai jamais remarque aucune intention criminelle.»

(Перевод): «Для большей части офицеров споры о политике были вовсе незанимательны. Хотя по временам и слышались слова: Карбонари, либерал, но ими лишь играли, как это делалось тогда и в журналах, и давались эти имена в шутку тому, кто не любил в точности исполнять службу. Впрочем я никогда не замечал в офицерах никакого преступного намерения.»

№ 9. Из письма полковника Ив. Фёд. Вадковского от 7-го июня 1825 года.

В это время, когда следствие и суд над полком давно уже были окончены, когда несчастное событие многими было уже забыто, Александр I, потребовал от полковника Вадковского окончательных объяснений о том, не было ли каких посторонних причин к случившемуся в полку несчастью, и не испытало ли общество офицеров предварительно какого-либо чуждого влияния. Ответ Вадковского может служить опровержением сих предположений:

«Sire! Il m'est impossible de penser, que le triste evenement arrive au regiment de Semenowsky, ait pu etre attribue a des vues politiques, ou bien a l'instigation de la part du corps d'officiers! Si cette malheureuse catastrophe fut arrivee 16 ans plus tot, l'on pourrait sans aucun doute, en rejeter le blame sur le corps des officiers...

Des liens d'amitie, d'habitudes liaient soixante individus, qui s'emblaient n'en former qu'un seul. Le meme esprit de corps existait-il en 1820? Soixante individus, il est vrai, avaient un seul et meme but, celui de complaire a Votre Majeste, mais c'etaient soixante etres tout differents; chacun avait ses occupations, ses coteries... Oserai-je hasarder le point le plus essentiel? Trop peu d'experience parmi les jeunes officiers... Trop de jeunesse parmi les sergent majors... Voila, Sire, et je ne crains pas de l'affirmer, lf perte de ce regiment, dont vous etiez l'ame.»

(Перевод): «Государь! Я не в состоянии думать, чтобы горестное происшествие, случившееся в Семёновском полку, могло быть приписано политическим видам, или же наущению со стороны общества офицеров...

Если бы это несчастное событие случилось 6-ю годами ранее, то без всякого сомнения, можно было обвинить в нём офицеров. Узы дружбы и долговременной привычки связывали 60 существ, которые составили как бы одно. Таков ли был дух полка в 1820 году? Правда, все 60 человек имели общую цель — заслужить благоволение вашего величества, но это было 60 отдельных лиц, совершенно различных между собой; каждый имел свои занятия, свой круг знакомства. Коснусь ли предмета более важного? Молодые офицеры были слишком неопытны, а фельдфебели слишком молоды. Вот, государь, скажу без боязни, вот причина гибели полка, которого вы, ваше величество, были душой и хранителем!»

№ 10. Рассказ полковника Александра Вас. Недоброва (31-го октября 1852 года).

В доказательство того, что не все офицеры знали о беспорядках, происходивших в полку в ночь с 17-го на 18-е октября 1820 г., приводим следующие строки одного и современников события.

«В 1820 году, с 30-го августа я был болен и только около 17-го октября, чувствуя облегчение, оставил постель и в первый раз 18-го числа позволил себе посидеть у окна. Видя знакомого, идущаго по тротуару, я постучал ему в окно и он зашёл ко мне. Между разговором, он очень сожалел о несчастии, постигшем полк. На вопрос мой, что он под этим разумеет и какое несчастие?... он смеялся надо мною, но скоро убедившись в совершенном о том моём неведении, сказал мне, что полк взбунтовался и весь содержится в крепости. Такова была тогда общая молва; так и он выразился. Я не хотел верить, и как не был слаб ещё, первым порывом моим было поспешить удостовериться лично; и укутавшись сколько мог, поехал в казармы, но вообразите моё изумление! Казармы пусты, и я с трудом мог отыскать какого-то деньщика, который едва мог объяснить, что полк действительно в крепости.»

Команда, порученная майору Левенбергу, выступила из Петербурга под начальством штабс-капитана Михайлова, потому что Левенбергу приказано было остаться для некоторых объяснений, по поводу случившегося происшествия.

Приступая к составлению истории полка, я считал обязанностью снестись со всеми служившими в нём лицами, прося их сообщить мне всё, что сочтут они полезным и интересным для предпринятого мной труда. В числе лиц, доставивших мне сведения, находится г. Михайлов, сообщивший факт, относящийся к расформированию нижних чинов прежнего состава. Передаём здесь собственные слова г. Михайлова:

«То, что намерен я вам разсказать, относится к 1820 году. В ноябре месяце имел я поручение начальства вести в Полтавскую губернию команду из 120 человек унтер-офицеров и рядовых, находившихся в госпиталях и других отлучках, в продолжении 17-го и 18-го октября 1820 г., и назначенных в 8-ю пехотную дивизию. Двадцатилетний юноша, грустный и не без страха за успех продолжительнаго похода, в самое суровое время, с людьми по большей части для меня неизвестными, явился я в полк 22-го ноября, для выступления из Петербурга. Между тем как собиралась команда, подошел ко мне человек в купеческом платье, и подавая мне сторублевую ассигнацию, просил об употреблении этих денег, походом, на покупку водки для команды. На вопрос мой, не имеет ли он между этими нижними чинами какого-либо родственника или близкаго, он отвечал мне: «нет, батюшка, никого нет, а у меня свой дом в (Семёновском) полку, я привык видеть каждый день этих добрых людей, и не имел от них ни малейшей обиды, или неудовольствия, всех их считаю своими». Краткость времени, а может быть и душевное волнение, не дозволяли мне распросить его обстоятельно об его имени. Я деньги принял согласно назначению и признаюсь, ободрился этим прямодушным явлением, так красноречиво выразившим общее мнение о нравственности солдат Семеновского полка. Последствия доказали, что опасения мои за успех похода не имели другаго основания, кроме моей неопытности: 20-го февраля 1821 г. я достиг благополучно места назначения, без малейшей неприятности.»

№ 12. Список штаб- и обер-офицеров прежнего состава лейб-гвардии Семёновского полка, переведённых в полки армии, вследствие высочайшего приказа от 2-го ноября 1820 года.

Полковник Казнаков. Назначен командиром Олонецкого пехотного полка (находился в отпуску).

Полковник Вадковский — в Костромской пехотный полк.

Полковник Ефимович — в Московский пехотный полк.

Полковник Обресков — в Углицкий пехотный полк.

Полковник Панютин — в Севский пехотный полк.

Полковник Нарышкин — в Белевский пехотный полк.

Капитан Кошкаров — в Бородинский пехотный полк — подполковником.

Штабс-капитан Щербатов (находился в отпуску) — в Тарутинский полк майором.

Штабс-капитан Левенберг — в Ревельский пехотный полк майором.

Капитан Сергей Муравьёв-Апостол — в Полтавский пехотный полк майором.

Полковой адъютант, штабс-капитан флигель-адъютант Бибиков — в 4-й Морской полк майором, с сохранением звания флигель-адъютанта. Полковой казначей, штабс-капитан Рачинский 1-й — в Муромский пехотный полк майором.

[1] Военно судное дело. Отделение 3, вопрос 11.

[2] Приказ по полку 1 мая, книга № 126.

[3] См. прилож. № 1.

[4] В. кн. Михаил Павлович.

[5] Приказы по полку за 1820 г.

[6] Военно-судное дело, отделение 3, вопрос 3.

[7] Переписка генерала Дибича, 17-го июня 1825 г., и приказ по полку, книга 126.

[8] Письмо к генералу Дибичу от 2-го сентября 1824 г.

[9] См. прилож. № 3.

[10] Военно-судное дело, отделение 3, показания полковника Шварца и батальонных командиров.

[11] См. прилож. № 5.

[12] Приказ по полку от 22-го мая, книга № 126.

[13] Военно-судное дело, отдел 3-й. Возражение батальонных командиров.

[14] Показания пред судом полковых священников.

[15] Приказ по полку 20-го октября, книга № 126.

[16] Приказ полковника Шварца от 30-го августа, книга № 126.

[17] Предписание его высочества великого князя Михаила Павловича № 1,685.

[18] Военно-судное дело, отдел 2-й, статья 2-я, пункт 3-й.

[19] Приложение № 6.

[20] Доклад аудиторского департамента Его Императорскому Величеству.

[21] Показания капитана Кошкарова пред судом.

[22] Военно-судное дело, часть 2, статья 9.

[23] Выписка из военно-судного дела, произведённого при 1-й кирасирской дивизии.

[24] Накануне, когда Кошкаров уходил из роты, фельдфебель, провожая его, докладывал, что люди, яснее других обнаружившие неудовольствие и громче прочих объяснявшие свои претензии, были преимущественно из стрелкового взвода. Капитан отвечал на это, что он сам заметил тоже, и приказал доставить ему по утру список. На этой записке, поданной ему на другое утро при рапорте, было помещено человек 12, но он не обратил на неё внимание и даже не представил батальонному командиру. Впоследствии записка эта затерялась. П.К.

[25] Слова из военно-судного дела.

[26] Письмо его величества из Троппау, 5-го ноября 1820 года.

[27] См. приложения № 7.

[28] Показание полковника Вадковского пред судом.

[29] Доклад аудиторского департамента, отделение 1.

[30] Военно-судное дело, часть 2.

[31] Показания полковника Вадковского перед судом.

[32] Показание подсудимых.

[33] Доклад аудиторского департамента его императорскому величеству.

[34] Мнение генерала Васильчикова на выписку из военно-судного дела.

[35] Доклад аудиторского департамента государю императору.

[36] Подлинные слова военно-судного дела.

[37] Предписание генералу Бистрому № 4221.

[38] Входящие дела полкового архива, книга № 592.

[39] Под начальством поручика Писемского 1-го находились в Ревеле с 4-й и 5-й ротами: поручик Полторацкий, подпоручики Рачинский 3-й и Степанов, прапорщик князь Цицианов, лекарь Сольский и 397 нижних чинов.

[40] Отношение дежурного штаб-офицера № 3564.

[41] Письмо Александра I к графу Аракчееву из Троппау, от 5 ноября 1820 г.

[42] Приказ этот был лично прочитан государем великому князю Николаю Павловичу, вызванному в то время из Берлина в Троппау. Читая его они оба плакали. Собственные слова покойного государя Николая I, написанные его рукой, на представленной ему в 1853 году моей рукописи. П. К.

[43] Этот приказ был многократно перепечатан, между прочим в нашей статье: "Граф М. А. Милорадович" ("Военный Сборник" 1869 г., кн. X, стр. 176).

[44] См. приложения №№ 8 и 9.

[45] Письмо государя к графу Аракчееву от 5-го ноября 1820 г.

[46] Que la terre s'ouvre de dessous moi, que je sois puni dans ce que j'ai de plus cher, que Dieu me couvre de sa malediction, si j'ai pu soupconner un seul instant quelque chose de semblable a une trame, a une influence etrangere, ou bien, a une conduite combinee, dans les evenements, qui ont signales les nuits de 17 et 18 octobre.
Ответ полковника Вадковского на письмо генерала Дибича, 17 июня 1825 года.

[47] Приложение № 9.

[48] Приложения №№ 9 и 10.

[49] Высочайшее повеление уничтожило это назначение, определив новым полковым командиром генерала Удома.

[50] Так как Высочайший приказ о переводе офицеров в армию получен в половине ноября, то с этого времени мы называем их новыми чинами, обозначая тем место нового их служения. Список переведённым офицерам в прилож. № 12.

[51] Приложение № 11.

[52] См. приложение № 12.

[53] Предписание его высочества великого князя Михаила Павловича № 1647.

[54] Доклад аудиторского департамента его величеству.

[55] Сентенция военно-судной комиссии над полковником Шварцем.

[56] Начальник 1-й гвардейской дивизии.

[57] Дежурный генерал.

[58] Всех фельдфебелей и унтер-офицеров, равно как и рядовых, не выходивших из комнат в коридоры и из казарм на площадь.

[59] По удостоверении ротных командиров — людей не принимавших участия в беспорядках и всю 3-ю фузилерную роту.

[60] Нижних чинов 1 фузелерной роты 167 человек и 2 роты 52 человека.

[61] 172 человека роты его величества.

[62] Рядовых 1-й гренадерской роты: Степанова и Хрулева, 1-й роты: Кузнецова и Петрова, 2-й роты Павлова, Чистякова и Васильева и 5-й роты Торохова.

[63] Писано в 1853 году.

[64] Иван Фёдорович Вадковский, по свидетельству, ещё недавно нам сообщённому его родственником, Ф. И. Тимирязевым — никак не мог догадаться, что Александр I, подозревая в возбуждении л.-гв. Семёновского полка агентов Тайного Общества («Союза благоденствия», как оно себя именовало), желал, чтобы Вадковский их указал, но тот и понятия не имел в то время о существовании в Петербурге Тайного Общества. Родич Фёдора Вадковского, прапорщик конно-егерского Нежинского полка Вадковский, попал впоследствии в члены Южного Тайного Общества.

Событие в лейб-гвардии Семёновском полку в 1820 г.

Публикуется по изданию: «Русская Старина», Том XXXVII, XXXVIII, Санкт-Петербург, Типография В. С. Балашева, 1883. Оцифровка текста, html-вёрстка - Александр Качалов. При использовании текста ссылка на эту страницу обязательна.

Кошкаров — в Бородинский пехотный полк,	капитанами.
Арсеньев — в Тарутинский пехотный полк,
Тулубьев — в 3-й Морской полк,

Михайлов — в Староингерманландский пехотный полк,	штабс-капитанами.
Новосильцев — в Эстляндский пехотный полк,
Пенской — в Витебский пехотный полк,

Швенгельм — во 2-й Морской полк,	поручиками.
Мосалов — в 4-й Морской полк,
Кронштет — в Петровский полк,
Ханыков — в Суздальский полк,

Загряжский — в 1-й Морской полк,	майорами.
Тулубьев 2-й — в 3-й Морской полк,
Рачинский 2-й — в Муромский полк,
Казаков — в Нижегородский полк,
Рындин 1-й — в Сибирский полк,
Нарышкин — в Белевский полк,

Винштерн	в Эстляндский полк
Писемский 1-й	в Низовский полк
Писемский 2-й	в Низовский полк
Полторацкий 1-й	в Бутырский полк
Полторацкий 2-й	в Бутырский полк
Бодиско	в Тульский полк
Зварыкин	в Великолуцкий полк
Бабиков	в 4-й Морской полк
Хмелев	в 3-й Морской полк

Тухачевский — в Галицкий полк,	подполковниками.
Скобельцын — в Любавский полк,

Великопольский	в Псковский полк
Гулевич	в Архангелогородский полк
Рачинский 3-1	В Муромский полк
Князь Мещерский	в Троицкий полк
Тютчев	в Пензенский полк
Станкевич	в Галицкий полк
Недобров	в Шлиссельбургский полк
Степанов	в Галицкий полк
Рачинский 4-й	в Муромский полк

Рындин 2-й	в Сибирский полк
Рындин 3-й	в Сибирский полк
Барон Фридерихс	в Рыльский полк
Языков 1-й	в Вологодский полк
Языков 2-й	в Вологодский полк
Князь Цицианов	в Псковский полк
Граф Пир	в Псковский полк
Данилов	в Белозерский полк
Бар. Врангель	в 1-й Морской полк
Кн. Трубецкой	в Владимирский полк
Брусилов	в Олонецкий полк

I.Последнее время командования ген.-ад. Потёмкина. — Упадок управления.

II. Назначение полковника Шварца. — Сдача и приём полка. — Личный характер полковника. — Первые преобразования Шварца.

IV. Начало беспорядков. — Утро 17-го октября 1820 г.

V. Арестование роты его величества. — Действия 1-й и 2-й рот. — 3-я рота.

VI. Весь полк на площади. — Меры начальства.

VII. Отправление батальонов из С.-Петербурга. — Донесения.

VIII. Мнения о причине происшествия. — Сформирование полка в новом составе.

IX. Окончательное расформирование полка. — Суд над виновными. — Сентенции.

X. Заключение.