|
Воспоминания Генерала-от-Инфантерии Э.В.ЭКК о службе в Полку.
10-го Октября 1868 года, I7 лет, я поступил юнкером в Л.Гв. Семеновский Полк и был зачислен в роту Его Величества. Требования нам предъявлялись большия. Все отделы службы должны были быть усвоены в совершенстве. Рота была великолепно подобрана, рост так велик, что я был почти на дна вершка ниже левофланговаго (правда, что я был ниже ростом чем теперь, но все-же около 8 вершков). В строю еще находились люди, призванные под знамена на пятнадцать лет и эти то именно люди лучше всего относились к нам, что особенно ярко сказывалось в дни, когда нам, юнкерам, приходилось весь день проводить в роте в ожидании тревоги, в такие дни мы обедали в роте и подолгу с ними беседовали, иногда читали им вслух взамен занятий грамотностью. Моим дядькой был унтер-офицер Брун, латыш 10-ти слишком вершков росту строгий, молчаливый, прекрасный гимнаст. Учителями были Фогель и Мордвинкин - оба разжалованные за пьянство, но лучшие фронтовики в роте. В то время в Царские дни и в дни двунадесятых праздников всем людям, помимо улучшенной пищи, полагалось от казны по чарке водки и нам, юнкерам, было приятно уступать учителям наши чарки. Зная, что наша доля принадлежит им, Фогель и Мордвинкин подходили к ведру с водкой, имея в рукаве шинели по большому стакану, черпали им водку и с наслаждением пили ее маленькими глотками. В строевой выправке, в маршировке, в фехтовании на ружьях трудно было с ними равняться, зато в гимнастике я мог тягаться с любым из них. В Мае 1869 года я сдал успешно офицерский экзамен, прошел съемки и прибыл в лагерь, имея эту задачу уже позади. В лагере юнкера проходили полный курс строевого обучения, в очередь с прочими унтер-офицерами дежурили по роте, но в караул не заступали. Обедали в офицерской столовой, отдельно после офицеров. Ужинали же лишь за отдельным столом, так как время ужина продолжалось от 8-ми до 10-ти часов вечера. Однажды, будучи дежурным по роте, я уже после зори зашел поужинать и сел за наш юнкерский стол. Не успел я поужинать, как подошел ко мне унтер-офицер Штамм и передал, что Гг. офицеры просят меня к своему столу. Я тотчас же подошел к ним и представился. Все сразу заговорили: "пожалуйте Экк, садитесь, мы давно хотим с вами поближе познакомиться". Сейчас же появились бутылки Белой головки (Heidzick Monopol) которую специально пили во всем Красносельском лагере и пили не бокалами, а обыкновенно большими стаканами. Напрасно я их уверял, что никогда еще не пил вина, они только посмеивались и говорили – "Ничего у нас привыкните." и тут же пошли брудершафты. Я выдержал все семь стаканов, но, выпив последний, категорически заявил: "теперь я должен уйти, иначе мне будет стыдно перед Ксенофонтом Максимовичем". Обаяние этого стараго фельдфебеля было так велико, что никто не возражал и я, простившись, вернулся в роту, сел на дерновую скамеечку и сладко задремал. На утро чувствовал себя совершенно свежим и, как только сменился с дежурства, отправился в столовую поесть. Первый опыт оказался очень удачным и, увы, когда появлялось вино, меня уже не приходилось упрашивать. 12 Июля я опять был дежурным по роте. Часов около шести вечера к передней линейке лагеря подъехал Начальник дивизии, Ген.-Адъют. Дрентельн, приказал приготовить роту и собрать юнкеров Семеновскаго и Преображенскаго полков. Всего оказалось 8 юнкеров. Поставив 7 юнкеров в строй на различныя должности взводных и отделенных командиров, Ген.-Адъют. Дрентельн меня не позвал и я остался стоять на линейке. Я себе объяснил это тем, что был дежурным по роте, но в то же время заметил крайние смущение и как бы огорчение Ксенофонта Максимыча. Произведя учение Ген.-Адъют. Дрентельн пожурил юнкеров за недостаточно твердое знание уставов и уехал. Ксенофонт Максимыч сейчас же все доложил ротному командиру, Капитану Шмиту, который вызвал меня и просил не огорчаться, что это, вероятно, простая случайность, которая не будет иметь никаких последствий. Тут я понял, что что-то случилось для меня нехорошее и, настолько огорчился, что ушел и заперся в палатке, отказавшись от ужина. Уже после зори, когда люди улеглись спать, за мной прибежал вестовой ротнаго командира и объявил: "Вас сейчас требуют". Явившись капитану Шмиту, я увидел его веселым, на столе стоял прибор и бутылка шампанскаго. "Поздравляю, читайте" и подал мне приказ по дивизии о производстве меня в портупей-юнкера. "А теперь садитесь и выпьем Ваше здоровье". Звание портупей-юнкера давало право носить саблю с офицерским темляком и допускало к исполнению офицерских обязанностей. Портупей-юнкером мне предстояло пробыть но менее 4-х месяцев, так как, имея ценз лишь средняго образования, я мог быть произведен в офицеры лишь по отбытии года в звании нижняго чина, но на другой же день я был введен в офицерскую среду уже как полноправный ея член и, принятый, как родной, быстро в ней освоился и, чем ближе сходился, тем яснее сознавал ея высокия достоинства: сплоченность офицерскаго состава, близость к нам, молодежи, старших офицеров, их отечески товарищеские к нам отношения при высокой служебной требовательности; близость офицеров к солдатам - все это навсегда оставило на мне неизгладимый след, послужило руководящей нитью во всей моей строевой службе, навсегда связало меня с войсками и сделало легким главнейший искус военной службы - командование полком. С глубокой благодарностью вспоминаю имена своих перваго Командира Полка Кн. Святополк-Мирскаго, учителей: Командира 1-го батальона Флигель-Адъютанта Полковника Эллиса и ротнаго Командира Капитана Шмита и общаго любимца Полка Полковника Дубельта, котораго солдаты прозвали "нутренним солдатом". Павел Петрович Дубельт был старшим офицером в Полку, еще участником Венгерской компании 1849 г.; большой барин во всем, с большим авторитетом в вопросах внутренней жизни офицеров. На учениях он часто смешивал старый и новый уставы, но это никогда не вызывало замешательства в строю, так все хотели, чтобы у него всегда все хорошо выходило. Так напр., в период батальонных учений, Полк. Дубельт, поздоровавшись с людьми, выезжал вперед и командовал: "знаменные ряды вперед на линию, по знаменным рядам в колонну из середины стройся". И хотя в новом уставе знаменных рядов не было, роты выходили вперед и строились в колонну в образцовом порядке. Однажды, сидя у него за чаем, я решился спросить: "почему вы, Павел Петрович, всегда, командуете "знаменные ряды", когда знаменных рядов в уставе уже давно нет". Павел Петрович разсмеялся и ответил: "Ах, Экк, да вы еще не родились, когда я так командовал, а вы спрашиваете, почему я так командую". Вскоре после моего производства в офцеры, П.П. Дубельт был назначен Командиром 100 пех. Островскаго полка и мы с ним вновь встретились лишь в 1901 г. в г. Бендерах, где он, оставив службу по предельному возрасту, мирно доживал свой век. Ему было далеко за 70 лет, но он был все тот-же Павел Петрович и встретились мы с ним будто никогда не разставались. С благоговением вспоминаю своего фельдфебеля Ксенофонта Максимыча Воронкова, произведеннаго в фельдфебеля в 1848 г. и уже много лет состоявшаго фельдфебелем роты Его Величества и, как таковой, каждое воскресенье, на разводе с церемонией, рапортовавший Державному Шефу о благополучии роты. Воронков состоял в звании кандидата, т.е. он выдержал офицерский экзамен, но отказался от производства в офицеры. Носил саблю с офицерским темляком, получал офицерское жалование 312 руб. в год и, как фельдфебель роты Его Величества, по 50 коп. в день шефских денег – 182 руб. 50 коп. в год. Ему же была присуждена пенсия 75 руб. в год, завещанная Великим Князем МИХАИЛОМ ПАВЛОВИЧЕМ для выдачи достойнейшему из фельдфебелей или вахмистров войск Гвардии. В начале семидесятых годов он начал болеть грудною жабою. Узнав об этом, один из старых Командиров, Барон Притвиц, прислал письмо Командиру Полка, в котором просил передать Воронкову, что он дарит ему усадьбу с полной обстановкой и инвентарем и что в усадьбе все готово к немедленному переезду на жительство. Когда Командир Полка объявил ему об этом, Воронков просил передать Барону Притвицу: "благодарю Барона от всей души и по гроб жизни буду за него Бога молить, но переехать в усадьбу не могу, так как, если перестану видеть Государя, я все равно умру, и так и остался в Полку". Даже когда недуг настолько усилился, что Воронков всю неделю лежал, в воскресенье он вставал, одевался и шел к часу дня к Зимнему Дворцу на Собственный Его Величества подъезд. Когда Государь, выходя на подъезд, поздоровается с ним, Воронков ответив: "Здравия желаю Ваше Императорское Величество", возвращался в казарму и приваливался до следующаго воскресенья. Так и скончался в Полку. Тело его проводили все офицеры с Командиром Полка во главе. Другим ветераном в Полку был знаменщик 2-го батальона Родионыч, срока службы 1828 г., кавалер Знака Отличия Военнаго Ордена 4-й, 3-й и 2-й степеней. При возвращении с больших маневров в 1871 г., при подъеме на гору от Краснаго Села к лагерю, старик притомившись, несколько отстал. Командир Полка, построив Полк для относа знамени, скомандовал "оправиться" и только, когда Родионыч стал на свое место, раздалась команда "Полк смирно, под знамена, слушай на караул". Вечером отобедав, мы по обыкновению, собрались на дерновом валике и, как тогда всегда бывало, попивали вино, шли оживленные разговоры, разбирались разные эпизоды маневра, все были в отличном настроении и обсуждали, кто куда поедет. К Командиру 7 роты подошел денщик и доложил, что Родионыч очень желает его видеть. Позвав Родионыча, мы поднесли ему стакан вина, чокались с ним и пили его здоровье. Старик выпив вино, поблагодарил, но даже не улыбнулся и, обращаясь к своему ротному Командиру, проговорил: "Вы думаете, Ваше Высокоблагородие, что я не понял, что Командир Полка скомандовал "оправиться" только, чтобы спасти меня, стараго дурака, от страму, что не смог со знаменем во время стать на свое место. Второй раз этого не будет и я прошу вашего ходатайства о зачислении меня в роту Дворцовых Гренадер". И, как мы не упрашивали, старик остался при своем - что дольше ему в Полку оставаться нельзя. Ходатайство Родионыча было уважено и он зачислен в роту Дворцовых Гренадер. Прошло с полгода. На Пасхе пришел Родионыч похристосоваться со своим ротным Командиром и опять взмолился: "явите Божеску милость, помогите мне вернуться в Полк, сил моих нет. Я не привык быть в Богадельне, а там, помилуйте, назначают тебя дежурным к знаменам и тут же на ночь стелют постель, а намедни, гренадер, стоящий на часах у Александровской Колонны, разговаривал с прохожим и ему за это только выговорил старший прапорщик[2]".
"Очень прошу помогите вернуться в Полк." И это ходатайство Родионыча было уважено. Он был вновь зачислен в Полк, но выходил в строй со знаменем только в день Полкового праздника, на водосвятие 6 Января и в дни Высочайших парадов. Тоже умер в Полку. Третьим ветераном при Полку был наш полковой разносчик Марка, состоявший при Полку с 1828 г., помнивший, как в том же году, Барон Бистром поступил юнкером в Полк (Барон Бистром прослужил в Полку непрерывно с производства в офицеры до назначения Ген.-Адъютант. И командовал Полком). С первого дня вступления Полка в лагерь, у офицерской столовой, в обеденный час, появлялся Марка со своим лотком, на котором были ягоды, фрукты, пастила, конфеты, и др. сласти. Когда же Полк выходил на учения на Военное поле или выступал на маневры, Марка, с лотком на голове шел неотлучно при Полку и тогда у него преимущественно была провизия: пирожки, холодное мясо, телятина, язык, хлеб, масло, сыр и славившаяся, собственнаго его изготовления, водка-листовка, настоянная на листьях черной смородины. Какие бы не были тяжелые переходы или маневренные действия по пахати и т.п., при первом же привале Марка раскрывал свой лоток и желающие могли закусывать по своему вкусу. Последние годы с ним выходили два сына, но при очень больших и тяжелых переходах, сыновья не всегда выдерживали и всегда отставали в пути. Один старик всегда был тут как тут. Особенно бывало оценишь его, когда, посланный в Штаб Отряда за приказанием и задержанный там до глубокой ночи, часто не успев пообедать, вернешься с приказанием, когда столовая давно уже уложена и все спят, есть хочется до тошноты и, вдруг, появляется Марка со словами: "а я вам приберег закуску" и поставит у палатки листовку, хлеб, мясо или что нибудь из закусок. Марка крестьянин Тверской губ. Давно уже был богатым человеком, обладал капиталом в несколько сот тысяч рублей, вел по весне крупную торговлю молодыми деревьями у Семеновск. моста, но так сжился с Полком, что как только выступал Полк, Марка оставлял все прочия дела, шел с Полком и оставался с нами до окончания больших маневров. 6-го Ноября 1869 г. состоялось мое производство в офицеры. Я был произведен в прапорщики тринадцатым сверх комплекта и, лишь на третьем году офицерской службы попал в комплект Полка. Жалованье младшаго офицера тогда составляло 312 рублей в год, каторыя выдавались по третям - 104 руб. в треть. В 1870 г. последовало первое увеличение офицерскаго содержания в форме полугодового оклада, т.е. 156 руб., который выдавался единовременно перед Пасхой. В чине прапорщика я пробыл около 6-ти лет, вообще, пока существовало производство по полкам, в Семеновском Полку производства почти не было и мы, Семеновцы, в отношении продвижения в чинах, на много отставали от своих сверстников других полков первой Гвардейской дивизии, но нам так хорошо жилось, что никто на это не сетовал и не разставался с родным Полком. Только с введением производства в младших чинах до чина капитана за выслугу 4-х лет в чине, мы стали производиться наравне со всеми. Служба младших офицеров состояла: а) в ответственном обучении своих взводов по всем отделам одиночнаго обучения и стрелковаго дела, б) обучению грамотности и по уставам внутренней и гарнизонной службы и в) в несении нарядов помощника дежурнаго по Полку, в караулы и дежурными по военным госпиталям. Кроме того, каждый младший офицер, помесячно, наблюдал за приготовлением пищи. В то время каждая рота вела самостоятельно полное хозяйство, т.е. не только варила обед к ужин, но пекла хлеб и варила квас. Роты щеголяли пищею одна перед другой. Государева рота славилась своим хлебом и кашей. Каша ставилась в чугун вглубь хлебной печи и там парилась во все время выпечки хлеба, делалась особенно мягкой и разсыпчатой. Масло в кашу выдавалось чухонское по расчету 3 фунта на 100 человек. Помню как я пробуя впервые пищу, увидав в котле какую то, как мне показалось, грязную накипь попрекнул кашевара и хотел приказать ее снять. К счастью за мной стоял Ксенофонт Максимыч, который шепнул: "Ваше Благородие, ведь это вы велите навар снять" и, когда мы вышли из кухни, объяснил мне, что такое навар. Я был очень смущен, когда же разсказал об этом дома за обедом, сестры подняли меня на смех. Чайнаго довольствия не было совсем. В казармы допускались сбитенщики, у которых желающие могли покупать сбитень по пол копейки за кружку. В лагерное время, кроме сбитня, единственное для солдат лакомство составляли оладьи, продававшиеся с лотка. За копейку солдат имел право взять одну оладь и обмакнуть ее в постное масло, кувшин с которым висел у лотка. Посты соблюдались полностью до 1872 г., когда по настоянию врачей, для улучшения питания людей, постную пищу приказан было варить лишь на первой, четвертой и седьмой неделях поста и в дни говения. Приверженность к постам среди людей была так велика, что когда впервые на второй неделе сварили скоромную пищу, только один солдат во всем Полку поел ее, остальные до нея не дотронулись и предпочитали оставаться на одном хлебе. Офицерских собраний еще не было, но мы часто сходились по вечерам либо в дежурной комнате и биллиардной при ней, либо на квартире полкового адъютанта, Штабс-Капитана Ковалевскаго, а потом Штабс-Капитана Викулина, обменивались впечатлениями и беседовали до глубокой ночи. Об усталости никто никогда не упоминал. Только когда приезжал отставной Семеновец Бакунин, беседы переходили все пределы, так как Бакунин ни за что не ложился спать ранее 5-ти часов утра и любил начинать ужинать после 2-х часов ночи. Однажды, было решено отучить его от столь поздних часов и, когда Бакунин появился во втором часу ночи и, по обыкновению, потребовал ужинать, ему заявили, что, к сожалению, ничего нет. Он не поверил, отправился обыскивать все шкапы, но ничего не нашел. Сперва было разсердился, но потом расхохотался: "это свинство, господа, предательство. Вы нарочно против меня это сделали." Посидел недолго и уехал. Через день, когда мы стали уже расходиться, вдруг появился Бакунин и торжествующе заявил: "второй раз не надуете, прошу всех остаться, а ты (обращаясь к денщику) принеси с извозчика корзину и мы отлично поужинаем". Пришлось с ним примириться и отложить надежды на его исправление. Наезжали и другие старые Семеновцы, среди них неугомонный Назимов. Этот не довольствовался беседой в излюбленной квартире, настаивал на поездке к Дюссо или в "Самарканд" к цыганам, где и давал волю своей широкой натуре. Еще живо сохранилось воспоминание о последней его выходке, после которой, в сущности, ему и пришлось оставить Полк. Уехавши на воскресенье в город, Назимов к понедельнику в лагерь не вернулся. Полку же предстоял Высочайший смотр стрельбы. Командир Полка, Граф П.А. Шувалов, зная повадку Назимова, командовавшего 4-й ротой, приказал полковому адъютанту Ковалескому разыскать Назимова и во что-бы то ни стало водворить его в лагерь. Штабс-Капитан Ковалевский с одним из ближайших друзей Назимова тотчас же выехали в Петербург, оттуда в Новую Деревню на минеральные воды Излера, где застали Назимова в обществе знаменитой тогда шансонетной певицы Матильды, в которую он был без памяти влюблен. Когда за ужином стали настаивать на его немедленном возвращении в оагерь, Назимов объявил, что никуда от Матильды не уедет. Пришлось прибегнуть к ея помощи и она, действительно, уговорила его обещанием проводить его до самаго лагеря. Назимов сдался, но потребовал, чтобы в честь Матильды была подана от Собаева четверка серых с лентами в гривах. И эта его фантазия была исполнена и он торжественно был водворен в лагерь. Решимость Матильды проводить Назимова являлась настоящим самоотвержением с ея стороны, потому что ей пришлось немедленно одной ехать обратно в город на той же четверке, ибо в то время в лагерь гости допускались только в определенные дни, раз в неделю, у нас по четвергам. В офицерскую столовую можно было водить только офицеров других частей, все же остальные гости, даже семьи своих офицеров принимались или в бараке пригласившего, или в беседках в саду при офицерской столовой. Особенно торжественным днем, настоящим военным праздником, являлся день Высочайшаго объезда лагеря, заканчивавшийся зорей с церемонией при Царской Ставке не левом фланге нашего Полка. К Ставке стекались, помимо чинов Свиты Е.В., Генералитета и все офицеры ближайших частей со своими гостями. При объезде войска стояли на передней линейке своих лагерей без оружия. Всюду раздавались музыка и песни, а при появлении Державнаго Вождя, после ответа на приветствие, раздавалось громовое ура. Государыня Императрица, Великая Княжна и Великие Княгини следовали вдоль линии лагеря в парадных экипажах. Государь Император на коне в сопровождении Великих Князей, дежурства, Свиты и Начальствующих лиц. Зорю играли все хоры музыкантов и барабанщики (свыше 500 человек) под управлением Вурма. Молитву Отче Наш читал полковой барабанщик Л.Гв. Преображенскаго Полка. По окончании зори в Красносельском театре в Высочайшем присутствии – спектакль-гала. В лагерное время все занятия и смотры производились в походной форме и только один раз на парад, в присутствии Государыни Императрицы МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ, войска выводились на парад в летней парадной форме (мундир с эполетами и лацканами, в пехоте – белые шаровары на выпуск). По прохождении всех войск церемониальным маршем, Император АЛЕКСАНДР II Сам принимал командование и, построив войска в общую резервную колонну, проводил их перед Государыней Императрицей, салютуя Ея Величеству. Все шли в одну ногу, музыканты на ходу играли колонный марш, следуя при своих частях. Получалось величественное зрелище.
В одну из наших вечерних бесед мы договорились о том, что наша полковая библиотека, насчитывавшая уже тогда свыше 4000 томов и постоянно пополняемая, далеко не в должном порядке и что необходимо составить систематический каталог по отделам. Сейчас же заявились 6 желающих взять на себя эту работу. Собирались по вечерам, работали усердно до глубокой ночи и составили каталог. Не обошлось и тут без веселых ужинов. Когда засиживались очень долго, один из нас, по очереди, отправлялся в Милютины лавки, покупал холодной еды и на обратном пути, в Троицком переулке, стучался в форточку булочной Филиппова и через нее приобретал горячие булки, прямо вынутыя из печки. В течение зимы, каждое воскресенье, Полк, заступавший в караул по первому отделению, сдавал в Михайловском манеже, в Высочайшем присутствии, развод с церемонией. Часть, сдающая развод, строилась по одному фасу манежа, против нея, по другому фасу, офицеры всех полков Петербургскаго гарнизона с командирами полков во главе. По команде: "Гг. обер и унтер-офицеры на середину – марш", Государь обыкновенно добавлял: "Гг. офицерам являться". По этой команде каждый из офицеров, заступавший в караул, держа саблю "под высь", подходил к Его Величеству и, опустив саблю, рапортовал: "Ваше Императорское Величество, в такой то караул наряжен". Кажется просто, а между тем хорошо явиться было очень трудно. Волнение, которое мы испытывали, подходя к Государю и сотни глаз, следившие за каждым жестом являющихся, вызывали особенное напряжение. Зато, когда все бывало сойдет хорошо и по окончании развода услышишь от Государя: "Спасибо, Семеновцы за блестящий развод", появлялось чувство какого-то особеннаго удовлетворения. Среди ровнаго течения мирной жизни три события в течение 1872 года внесли большое оживление во внутреннюю жизнь Полка. В Вербное Воскресенье сдавал развод 1-й батальон Семеновскаго Полка, когда по пробитии "сбора" вышли вперед обер и унтер-офицеры, вместо обычных слов "Гг. офицеры являться." Государь подозвав Наследника, повелел взять "на караул" и громко произнес: "Поздравляю вас с новым Начальником дивизии". Долгое несмолкаемое "ура" было ответом на эти слова. Когда Его Величество отбыл из манежа, старый Начальник дивизии, Генерал-Адъютант Дрентельн, подошел к нам и сказал: "Станьте, господа, "кругом", сейчас Наследник Цесаревич придет благодарить вас от имени Государя за действительно блестящий развод". Долго не шел Наследник. Наконец решился, стал подходить быстрыми шагами и вошел в круг, покраснел до того, что весь затылок побагровел. Постояв несколько мгновений, Цесаревич обратился к Генерал-Адъютанту Дрентельну: "Не могу, Александр Романович, скажите вы им" и быстро удалился. Генерал-Адъютант Дрентельн улыбнулся и сказал: "а между тем Государь Император дал Его Императорскому Высочеству самое приятное поручение – поблагодарить вас за самый блестящий развод и за то, как вы все щегольски, строго по форме одеты и отлично являлись". На Фоминой неделе прибыл в Петербург старый Германский Император Вильгельм благодарить Государя Императора за пожалование, в Его лице, Германской армии ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия 1-й степени и назначения Его шефом 13-го Драгунскаго Военнаго Ордена полка. По случаю этого приезда состоялся ряд торжеств: а) после параднаго обеда – зоря с церемонией на Дворцовой площадке. б) Парад войскам на Царицыном Лугу. Весна стояла холодная. Царицын Луг еще был замерзший. Градоначальник, Генерал-Адъютант Трепов, решил во что бы то ни стало осушить Луг. С этой целью, за день до парада, весь луг был уложен кубами дров на одну сажень разстояния куб от куба и зажжен. Но результат от такой топки получился обратный. Луг глубоко растопило и получилась вязкая грязь. Пока проходила пехота, было тяжело только нам. Когда же пошла артиллерия, а за ней кавалерия и Государь стал подавать сигналы "рысь и карьер", то грязь взлетала стеной к стороне Императоров. в) смотр баталиону Л.Гв. Семеновскаго полка с числом рядов по военному времени, на котором был подробно показан новый, только что Высочайше утвержденный Устав – "действия с сомкнутом и в разсыпном строях". Все действия в разсыпном строю были проведены со стрельбой холостыми патронами. г) Смотр 13-му Драгунскому Военнаго Ордена полку, нарочно вызванному из Ковно для приветствия Шефа. В этом же году исполнилось 200 лет со дня рождения Петра Великаго. Ко дню парада в Петербург был доставлен ботик собственноручной работы Петра и торжественно провезен перед фронтом войск. Почетными парными часовыми к ботику были назначены 8 унтер-офицеров от полков Петровской бригады (Л.Гв. Преображенскаго и Семеновскаго). Часовые стояли у ботика в парадной форме времен Петра. Мы подобрали четыре пары одна красивее другой, настолько, что старые генералы приезжали в Полк и просили показать им часовых. Великим днем в Полку являлся день Полкового Праздника 21 Ноября в День Введения во Храм Пресвятыя Богородицы. К празднику тщательно готовились, даже шитье новых мундиров мы офицеры подгоняли к этому дню и обновляли их на Церковном параде. В ротах, помимо улучшенной пищи, устраивались развлечения, допускались гости, танцы и пр. Накануне Праздника в Полковом Соборе, после всенощной, служили панихиды по всем почившим Державным Шефам Полка, по всем Семеновцам, живот свой на поле брани положившим и мирно почившим. После панихиды все присутствовавшие на ней собирались на чай в дежурную комнату. Самыми дорогими гостями были старые Семеновцы, посещавшие нас в этот день и беседа с ними затягивалась на долгие часы. В день Праздника, в Михайловском манеже в час дня – Церковный парад в Высочайшем присутствии. В шесть часов пополудни – обед у Его Величества в Зимнем Дворце. И только вечер целиком принадлежал нам. В ноябре 1872 года в Петербург прибыл Император Франц-Иосиф и Государю благоугодно было назначить в честь Его парад войскам на 22 Ноября. Кому то из осторожных пришла мысль о необходимости, ввиду Высочайшаго смотра, перенести домашнее празднование Полкового Праздника на другой день. Командир Полка на это предложение только сказал: "Спросим офицеров". Мы же и мысли не допускали о перенесении празднования на иной день и единогласно ответили: "Праздник справлять, как всегда, что же касается парада, ручаемся и за себя и за людей". Командир улыбнулся. "Быть по ихнему, справляй по Семеновски, но в полночь – всему конец". Слово Командира для нас было что закон, все было точно исполнено и на другой день на параде Полк представился также, как всегда представлялся. Но раз случилась и беда. Не помню точно в этом-ли же году или в предыдущем 1871 году, на Высочайшем смотру стрельбы стрелковым баталионам и ротам, 2-я стрелковая рота, числившаяся первой по стрельбе во всем Петербургском округе, в этот раз не вошла даже в оценку. Ротный Командир Капитан Савицкий, уже много лет командовавший ротой, стоял бледный, как полотно, вся рота потупилась. Государь, выслушав доклад, проехал дальше, не сказав ни слова. Уже все начальство уехало, другие части начали расходиться, а Командир и рота все также стояли. Никто слова не проронил, пораженные небывалым несчастьем. Вдруг смотрим, полной рысью на своем Полкане едет Генерал-Адъютант Дрентельн и, подъехав к роте, во весь свой голос: "Чего Семеновцы носы повесили, случайная неудача в счет не идет, какими были отличнейшими молодцами, такими и остались, с песенниками домой". Тронулись, попробовали запеть, но не смогли и молча пришли домой. Больше всего людей пригнетало то, что никто, ни младшие офицеры, ни ротные, ни баталионные, ни Полковой Командир ни единым словом не попрекнули роту. В 1874 году была впервые введена всеобщая воинская повинность и набор произведен на основании новаго закона. Несмотря на обширные льготы по образованию, на введение Института вольноопределяющихся, многие студенты не пожелали воспользоваться предоставленными им льготами, добровольно тянули жребий и отбыли повинность на общем основании. Все зачисленные в Полк студенты замечательно добросовестно относились к службе, всем служили примером и оставили по себе добрую память. В 1875 году я поступил в Академию Генеральнаго Штаба, успешно окончил ее в 1877 году в самый разгар войны 1877-1878 гг. Нас окончило 24 офицера. Все были причислены к Генеральному Штабу и немедленно командированы в Действующую Армию: 18 на Дунайский фронт и 6 на Кавказ. Дальнейшая моя служба сложилась чрезвычайно разнообразно, так что иногда годами не приходилось побывать в Полку, не смог даже прибыть в 1883 году на 200-летний юбилей Полка, так как находился в командировке в Филипполе. Но нравственная связь с Полком не ослабевала, что наглядно сказалось в двух случаях: а) когда было даровано войсковым частям право составлять полковые знаки и носить таковые, Государь Император пожаловал Полку Полковой знак – Белый Крест, который был на груди ПЕТРА ВЕЛИКАГО в Полтавском бою, о который ударилась вражья пуля, не смогла его пробить и Петр Великий остался невредим. Общество офицеров прислало мне в подарок таковой знак вместе с постановлением общества об избрании меня пожизненным членом нашего Офицерскаго Собрания и б) когда в 1909 г. состоялось под Полтавой, в Высочайшем присутствии, торжественное празднование 200-летия Полтавской битвы, я получил приглашение от Общества офицеров – на время этих торжеств, быть гостем Полка, что в лагере Полка будет поставлена палатка специально для меня и предоставлены в мое распоряжение необходимыя перевязочныя средства. Генерал-от-Инфантерии ЭКК.
Публикуется по изданию: ЮБИЛЕЙНЫЙ СЕМЕНОВСКИЙ БЮЛЛЕТЕНЬ (№12) от 23 Мая (5 Июня) 1933 г., Франция, Издание Полкового Объединения Семеновцев, html-верстка, подбор иллюстраций, комментарии сайта: Тимур Белов.
| ||||||||||||
