После славных Люблинских боев, закончившихся штурмом нашим II-м батальоном Кржешовской переправы через Сан, полк вступил в Галицию. Переброшенная затем из Галиции Гвардия всю вторую половину сентября простояла на Висле и только в первых числах октября была снята с охраны реки и сосредоточена в районе Курова. Наш полк стоял в д. Држевце. Смысл этих передвижений был нам не совсем понятен. Нам было только известно, что немцы подошли уже вплотную к Висле и идут горячие бои на подступах к Варшаве и Ивангороду. Артиллерийская канонада в Ивангороде была нам хорошо слышна, за время нашей стоянки в д. Држевце.
Ранним утром 8-го октября 1914 г., полк неожиданно получил приказ о движении к Ивангороду. Пройдя 35 верст, он заночевал в с. Парафьянка.
Утром 9-го мы продолжили движение к Ивангороду. Хотя переход был не больше 20 верст, но единственное Ивангородское шоссе было так запружено артиллерией, что переход был очень тяжелым. Около полудня, стали на большой привал на большой полянке у с. Красные Глины. Стали раздавать обед. Вдруг, к величайшему неудовольствию офицеров и солдат, командир полка приказал прекратить раздачу обеда и вылить котелки. Я отлично помню, какой ропот это вызвало среди батальонных и ротных командиров. Полк спешно снялся с бивака и продолжал свой поход на Ивангород.
Вылить обед из котелков, однако, стоило. Дело шло ни больше ни меньше, как о защите Ивангорода, который, австрийцы, будь они пободрее, могли захватить голыми руками как раз во время нашего обеда 9-го октября. В ту минуту, когда мы выливали котелки, на всем южном фронте Ивангорода, против двух венгерских дивизий, стояло только две дружины наших ратников ополчения! Этим то и был вызван приказ о спешном движении полка, без привалов, к Ивангороду.
Как это ни кажется сейчас невероятным, но дело обстояло именно так.
После отхода немцев в ночь на 5-ое октября от фортов Варшавы, 7-го октября отошли от Ивангорода и сменившие их там, австрийцы. Поэтому, нашей Ставкой 9-го октября был отдан приказ об общем преследовании.
Между тем австрийцы отошли от Ивангорода на р. Ильжанку (примерно в двух переходах от крепости) только с целью, собрав там всю свою 1-ю армию, 7-ю дивизиями, утром 9-го октября, атаковать, с охватом флангов, дебуширующую из Ивангорода нашу 9-ую армию (в состав которой входила в то время Гвардия).
Утром 9-го, вся 1-ая австрийская армия генерала Данкля перешла в наступление и, сбив нашу 75-ую дивизию от Чарного Ляса, двинулась своим правым флангом на Гневошов — Ивангород. 75-ая дивизия в беспорядке отошла на северо-запад и путь к Ивангороду был открыт.
По счастью для нас, правофланговый венгерский корпус фельдцейхмейстера Пухало фон-Брлог (тот самый, с которым мы уже дрались под Уршулином), дойдя до гребня высот, командовавших подступами к Гневошову, остановился, решив продолжать наступление с утра 10-го октября.
Между тем, 10-го октября положение резко менялось в нашу пользу. Действительно, с утра наша 9-я армия должна была, сдерживая Гвардией 1-ю австрийскую армию с фронта перед Ивангородом, XXV-м, а потом и XIV-м корпусами, переправлявшимися у Ново-Александрии, атаковать австрийцев в их правый фланг.
Перейдя Вислу по понтонному мосту, к вечеру 9-го октября, полк стал на ночлег в районе Ивангородских фортов левого берега Вислы. Раскинули собранную палатку, но едва мы успели закусить, как был получен приказ спешно перейти на южный, совершенно оголенный (если не считать ратников ополчения) фронт крепости – в дер. Борек.
Полк сейчас же снялся и двинулся ночью, по минному полю, окружавшему крепость, на новый ночлег. Последний длился недолго. С рассветом было приказано наступать через Гневошово-Границу для захвата высот у ф. Градовице – Богушовка. Полк развернулся. Было ясное, осеннее утро. У Регова, где был потом наш полковой перевязочный пункт, мы прошли через окопы, совершенно деморализованных боем накануне, ратников ополчения, всячески расписывавших нашим солдатам невозможность разбить противника. Но дух полка был высок, и эти рассказы не производили на наших нижних чинов никакого впечатления. Полк двинулся, как на параде, по команде своего командира.
В первой линии шли III-й (правее) и IV-й (левее) батальоны. За ними I-й и II-й батальоны. Правее нас шли Преображенцы (на Сарнов), левее Измайловцы (на Высоке Коло и Богушовку). Дойдя до Гневошова – Границы, полк попал под жестокий артиллерийский огонь, а, пройдя Гневошово, наши III-й и IV-й батальоны попали под сильный ружейный и пулеметный огонь. Полку было приказано, голыми руками, без предварительной подготовки артиллерией, выбить противника с позиций, на которых он укрепился еще накануне. Несмотря на совершенно непосильную задачу, полк ее выполнил и занял эти высоты. Но какой ценой! В IV-м батальоне убиты: командир 13-й роты капитан Гончаров и 15-ой – поручик Якимович 2 и младший офицер поручик фон-Фохт; ранены младшие офицеры подпоручик Спешнев, прапорщики Эрдман и Столица и командир пулеметного взвода подпоручик Бремер 1.
Атака IV-го батальона высоты у Богушовки, т.е. отрываясь от III-го батальона, и громадные потери заставили командира полка поддержать его двумя ротами I-го батальона под командой полковника фон-Тимрота 2. Атака этих двух рот (уже под вечер) стоила полку двух раненых офицеров: подпоручиков Толстого I и Купреянова.
К ночи батальоны первой линии залегли под сильным огнем противника. Выбить противника с его укрепленной позиции не удалось. Между прочим, к вечеру из IV-го батальона принесли остроконечную германскую пулю, как доказательство того, что батальон атаковал немцев. На самом деле это было недоразумение, так как действительно немцы (гвардейский резерв корпуса) были под Ивангородом, но еще 6-го октября были сменены австрийцами и эта пуля осталась от прежних боев.
Тяжелые потери полка, упорство противника и убеждение, что перед нами впервые немцы, а не австрийцы, конечно создавали впечатление, что наша атака не была подготовлена, что сидевший в глубоком тылу (на форту №5), штаб нашей дивизии мало разбирался в обстановке и, что жертв, которые понес полк, быть может, можно было бы избежать.
Основная ошибка нашего командования, однако, была в том, что мы старались бить австрийцев в лоб (Гвардия) там, где они были сильны и этим открыть дорогу XXV-му корпусу у Ново-Александрии. Между тем именно XXV-й корпус бил австрийцев во фланг, т.е. там, где они были слабы, и этим открывал дорогу Гвардии. Все внимание австрийцев было обращено именно на Ново-Александрию!
Как оценили этот бой наши противники?
В австрийской официальной истории войны по поводу боев 10-го октября сказано следующее:
Наш полк атаковал части 33-й венгерской дивизии фельдмаршала-лейтенанта Эдлера ф.-Ребраха.
«Фельдцейхмейстер Пухалло (командир V-го корпуса) приказал 37-й гонведной дивизии в ночь на 10-е подготовиться к атаке переправы у Нова-Александрии. Но когда гонведы утром перешли в наступление, сразу выяснилось, что переправа у Ново-Александрии занята русскими гораздо сильнее, чем это предполагали. Фельдцейхмейстер Пухалло приказал 33-й дивизии срочно выслать все ее свободные резервы на поддержку 37-й. Около полудня (10-го) однако усилился нажим русских по направлению на Зволень (т.е. на направлении через Гневошово – Чарный ляс). 33-я дивизия, поэтому, не смогла почти ничего выделить, т.к. она сама была вовлечена в тяжелые бои... Против правого фланга 33-й дивизии сопротивление противника заметно усилилось»[1].
Подчеркнутые фразы прямо относятся к нашему полку и, в частности, к нашему IV-му батальону (командир: флигель-адъютант полковник Цвецинский). Жертвы наши были все же не напрасны. Своей атакой мы сильно облегчили переправу XXV-го корпуса у Ново-Александрии.
Настало 11-е сентября. По прежнему артиллерийская поддержка была недостаточна и по прежнему полку ставилась задача выбить противника. Несмотря на полное несоответствие этого задания общей обстановке (ведь именно 11-го главные силы нашего XXV-го корпуса уже прочно обосновались на левом берегу Вислы перед Ново-Александрией и все заботы австрийцев были целиком направлены именно на свой правый фланг). Австрийский Кригсархив про 11-ое октября пишет: «все же 33-я дивизия смогла удержаться перед Гневошовом»[2]. В то же время положение у Ново-Александрии становилось критическим и командующий 1-ой австрийской армией уже намечал, в ночь с 11-го на 12-ое, из-за угрозы своему правому флангу, начать общий отход.
Главная тяжесть боя выпала в этот день на наш III-й батальон (командир: полковник Зыков).
Продвижение III-го батальона через деревню Здунково встречалось сильнейшим огнем австрийцев. Между тем требования штаба дивизии об энергичном наступлении становились все настойчивее и упорнее. Трудно даже сейчас сказать происходило ли это от непонимания им обстановки или его самого подталкивали сверху, но полку от этого конечно было не легче. Конечно и мы тоже совершенно не знали обстановки, но будучи в самом пекле, как то инстинктивно, как это часто бывает, чувствовали, что наши лобовые атаки не окупают приносимых нами жертв. Штаб дивизии (всегда только по телефону) все же требовал немедленного продвижения и атаки. Днем III-й батальон потерял раненым подпоручика Лемтюжникова 1-го, но взять указанной ему деревни Градобице все же не смог. Только к вечеру, гаубичная батарея (гв. мортирного дивизиона) стала нам действительно оказывать огневую поддержку. Но за 3 дня австрийцы уже укрепились и выбить их становилось все труднее.
К вечеру командир полка решил усилить батальоны 1-й линии и на левый фланг III-го батальона был двинут II-й батальон, который при этом движении, под сильнейшим огнем противника, занимавшего высоты, потерял ранеными командира 5-й роты шт.-капитана Тавилдарова. Вскоре были выдвинуты непосредственно за III батальон и оставшиеся последние две роты I-го батальона (Его Величества рота – со знаменем). Наконец в с. Здунково, где был полковник Зыков, пришел и командир полка. Село Здунково насквозь простреливалось ружейным огнем венгров. Перед приходом командира полка в халупе, у стены которой расположился штаб III-го батальона, был только что убит готовивший обед вестовой. Начало смеркаться.
Штаб дивизии, по совершенно непонятным и необъяснимым причинам, посему то решил, что раз дневная двухдневная атака с поддержкой артиллерии не смогла выбить венгров, полк должен их атаковать ночью без артиллерии. Бессмысленность этой новой жертвы была настолько очевидна, что командир полка генерал-майор фон Эттер по телефону категорически отказался вести полк «на убой». Все его доводы, однако, упирались в упрямое упорство штаба дивизии, требовавшего и приказывавшего ночную атаку. Все кто присутствовал при этой, полной трагизма, защите командиром своего полка, знавшего, что эти новые жертвы бессмысленны, никогда не забудут этого разговора в Здункове у разбитой халупы, в сумерках 11-го октября.
Приказ все же остался приказом и III-батальон получил приказание ночью (на фоне пылающего фольварка Градобице, освещавшего своим заревом, весь путь III-го батальона), атаковать венгров.
В 9 часов вечера III-й батальон пошел в ночную атаку на фольварк Градобице.
Здесь я предоставлю слово единственно уцелевшему участнику этой атаки. Вот его, на редкость правдивое, описание этой трагедии[3]:
«Получен приказ от командира батальона: «всему батальону, в 9 час. вечера, равняясь по 10-ой роте, атаковать прямо перед собой австрийские линии». Так как приказ предусматривал влитие перед самой атакой рот 2-ой линии в роты первой[4], я пошел к Андрееву (командир 10-й роты), чтобы договориться о подробностях влития людей (12-й роты) в его роту. Андреев сказал, что в указанный приказом момент он даст свисток, по которому всем вставать и цепями идти в атаку. Моей же роте (12-ой) ускоренным шагом догонять 10-ую и вливаться в ее ряды уже на ходу. Спросил я его, произвел ли он разведку, выяснил ли местонахождение противника. Он мне ответил, что нет, но что атака будет вестись прямо перед собой до столкновения с австрийцами. На мое замечание, что не лучше ли будет перед выступлением собрать взводы в кулак, т.к. по-моему при полной темноте (луны в это время не было), атака цепями будет беспорядочной, он ответил, что приказ командира батальона этого не предусматривает и, что следовательно атака будет вестись цепями. Оставив Андреева, я решил повидать Зыкова и пошел к нему в Здунково. Шел я с очень тяжелым чувством. Двухдневное лежание солдат в индивидуальных ячейках, в открытом, как бы выбритом поле, насквозь простреливаемом и днем и ночью ружейным огнем, неизвестность, что делается левее (мои дозоры только дважды доходили до 13-й роты, а днем мы несли потери, так как приходилось пересекать гребень пригорка, ночью, без единого дерева, или какого-либо другого ориентировочного предмета, мы зря бродили, боясь набресть на линию австрийцев), невидимость неприятеля, все это уже успело отразиться на морали людей – ни шуток, ни разговоров и только каждый старался как можно глубже уйти в землю. Но что меня больше всего беспокоило, это то, что атака начиналась с неизвестного расстояния, против невидимого врага. Мне казалось совершенно необходимым ранее атаки перебежками приблизить наши линии к неприятелю и там их окопать. Андреев от этого решительно отказывался, я же был (12-я рота) во второй линии и, следовательно, никакой инициативы проявить не мог. Со всеми этими мыслями я шел в Здунково, находившееся за правым флангом батальона. Хотел изложить Зыкову все мои соображения, упросить не подымать нас в атаку с наступлением ночи и обождать рассвета, когда и цепь будет видна и офицеры будут уверены увлечь за собой роты.
Зыкова я застал в страшном возбуждении. Он вполне отдавал себе отчет в том, что ночная атака в данной обстановке является безумием. Он уже докладывал свои соображения командиру полка и генерал ф.-Эттер умолял по телефону начальника дивизии, если не отменить атаку, то изменить некоторые детали приказания[5], но генерал Олохов стоял на своем, ссылаясь в свою очередь на приказание свыше: ночная атака с занимаемых позиций в указанный приказом час.
Я побрел в свою роту...
Чтобы подготовить роту к атаке нужно было обойти каждого бойца, каждую ячейку. Ячейки были широко разбросаны и отстояли между собой на много шагов. От свиставших пуль люди глубоко зарылись в землю и приходилось подходить к самому краю ячейки, чтобы увидеть солдата, к которому обращалась речь. И вот, началось бесконечное обхождение ячеек и подготовка каждого бойца к предстоящей атаке. Говорилось приблизительно следующее: «в 9 час. вечера капитан Андреев даст свисток. По этому свистку подыматься и без шума, без криков, догонять беглым шагом 10-ю роту. Подтянуть котелки, чтобы они не звенели. Винтовками не стучать. Всем держать направление на пожар (за неприятельской линией горел подожженный нашей артиллерией амбар). Если будут слышать мой голос или голос прапорщика Степанова, смыкаться к офицерам».
Была у меня еще одна забота. Волновал меня вопрос моих помощников, вопрос возможного заместителя. Мой младший офицер, доблестный Владимир Владимирович Степанов, своим подсознанием уже как будто предчувствовал приближавшийся для него конец. Цвет его лица был землистый, совершенно, как у покойника... Мой ротный фельдфебель Серобаба, эвакуированный в Петербург, умирал там от чахотки... И все же, люди выполнили в эту ночь свой долг и беззаветно вышли из окопов на почти верную смерть. Такой доблестной, спаянной роты я уже более за всю войну не встречал. Не только был жив дух подготовки мирного времени, но и запасные, влитые в роту при мобилизации, за 2 месяца пребывания в ее рядах, успели слиться с ротой, впитать ее дух и дисциплину. Когда, на следующий день, подсчитали потери обеих рот, то убитыми и ранеными оказалось что-то около 80%. При такой пропорции потерь, сколько же могло остаться в ячейках и не пойти в бой? Разве что единицы! Исключительно темной ночью из ячеек, отстоявших друг от друга чуть ли не на десять шагов, о принуждении и речи быть не могло. Каждый был предоставлен своей совести, каждый был волен выйти из ячейки иди же еще глубже в нее зарыться. А как умирали! На утро офицеры, обходя поле боя, были поражены видом этих рядов солдат, лежавших головами вперед и чуть что не равнявшихся, умирая... Значит, ни у кого не было попытки уходить назад! А ведь ночью это так просто, так легко!
В назначенный час, по свистку Андреева, встали без команд и пошли бесшумно догонять 10-ю роту. Через несколько минут я уже шел рядом с Андреевым, а за нами два моих ефрейтора связи – Закривидорога и Безматерных. При Андрееве связи не было. Он волновался, почему не видно людей 12-й роты. Зная, что они идут за мной, я оборачиваюсь, чтобы ему их показать и тут только замечаю, что пожар освещает нас во всю и, что о никакой неожиданности штыкового удара, при этом освещении, и речи быть не может. Не успел я высказать мою мысль Андрееву, как со страшным свистом пронесся кругом нас ураган пуль. Мы были обнаружены и по нас был открыт сильнейший ружейный и пулеметный огонь. Мы освещены заревом пожара, нам оно в то же время слепит глаза, делает темноту ночи еще более черной, еще более зловещей. А кругом – настоящий фейерверк, синими огоньками рвутся бесчисленные австрийские пристрелочные пули. Андреев падает вперед, на грудь, убитый наповал пулей в лоб. Следом за ним падают убитыми почти одновременно и Закривидорога и Безматерных. Идущие по сторонам ряды редеют, люди один за другим валятся на землю. Освещенным пожаром фигурам я кричу: «смыкайся ко мне», но кругом уже никого нет. Все поле, в пределах видимости, покрыто лежащими людьми, стоящих же, насколько видит глаз – никого нет. По звуку выстрелов я чувствую, что мы дошли до самой цели, что до неприятельских линий остается каких-нибудь шагов 20 и в голове проносится вихрем мысль: отходить назад – позор, атаковать одному – бесцельно погибнуть или, что еще хуже – попасть в плен, ложиться же на таком расстоянии от неприятеля, да еще освещенным пожаром – быть наверняка пристреленным, как куропатка. Все эти мысли пронеслись мгновенно, но с удивительной отчетливостью и логичностью, той логичностью, которая овладевает человеческой мыслью в момент чрезвычайной опасности. И в это мгновение спасительный удар, как бы палкой по плечу, прервал ход мыслей и разрешил казалось бы неразрешимый вопрос. Удар был настолько сильный и неожиданный, что, выпуская винтовку из рук, я чуть ли не через голову полетел на землю. Первая мысль – «контузия». Хочу начать окапываться, правая рука не повинуется, левой же ничего не выходит, земля не поддается. Поблизости никого, а в шагах десяти, на фоне пожара, я легко различаю силуэты двух солдат: один стреляет в нашем направлении, стоя, другой, как будто, с колена. Слышу, как между собой перекликаются, но не понимаю, на каком языке – я еще не знал, что перед нами были венгры. Нужно отползти назад, хотя бы до своих, но рука мешает движению. Хочу левой рукой поддержать правую и тут только дотрагиваюсь до чего-то сырого, липкого, покрывающего кисть руки. – Это кровь текла из рукава шинели и мне стало ясно, что я – ранен. А раз я ранен, раз атаки отбиты и я обречен на бездействие, значит и я имею право покинуть роту, идти на перевязку; в этом было разрешение мучивших меня мыслей. Но насколько перед ранением мысль моя работала логично, настолько в этот момент мною овладела прострация мысли и, если в последующие минуты я не был убит, если ни одна пуля меня более не задела, то никакой закон теории вероятностей не может быть применен в данном случае и только Провидением Божим, которому угодно было меня в эту ночь сохранить, можно объяснить последующее. Я встал во весь рост, отстегнул пояс, перекинул его с пристегнутым револьвером и полевой сумкой через здоровое плечо и, спокойно, тихим шагом пошел назад. Нервы мои были в это время атрофированы, все мне было совершенно безразлично. Пошел я не прямо назад, а влево наискосок, чуть ли не параллельно фронту, чтобы выйти на Здунково и там разыскать Зыкова, чтобы доложить о неудаче атаки, о смерти Андреева, о своем ранении в самой непосредственной близости от неприятельской линии. Что я в это время бы прекрасно видимой целью, единственной двигавшейся по полю человеческой фигурой, что в меня целили многочисленные стрелки, в этом я вполне уверен, пули свистели кругом, но Волей Божей, ни одна меня более не настигла...»
Так кончилась атака нашего III-го батальона. В эту памятную ночь с 11-го на 12-е октября 1914 года. Потери батальона были огромны. Кроме убитого командира 10-й роты Андреева, полк потерял смертельно раненым младш. офицера прапорщика Степанова (Владимира) и раненным поручика Дирина. Потери в нижних чинах достигали в среднем 40% для всего батальона. Особенно же пострадали наиболее доблестные его роты 10-я и 12-я.
Настало затишье. Темная ночь. Повторение атаки было немыслимо. Полк заночевал в своих ячейках.
С рассветом 12-го, огонь австрийцев, вдруг совершенно прекратился и разведка вскоре выяснила, что венгры – ушли! Полк бросился их преследовать через ф. Градовице на Зволю.
Что же произошло?
История венского Кригсархива дает нам сейчас на это ответ.
31-я Гонведная дивизия V-го венгерского корпуса[6] отбивавшая атаки нашего XXV-го корпуса, целиком в этот день переправившегося через Вислу у Ново-Александрии, держалась там почти весь день, но когда части XXV-го корпуса были усилены еще и 45-й дивизией нашего XIV-го корпуса она сдала и откатилась от Ново-Александрийской переправы на 10 верст (к Лагову и этим обнажила правый фланг, дравшийся с нами 33-й венгерской дивизии. Поэтому фельдмаршал-лейтенант фон Ребрах и «вынужден был из-за отхода 37-й гонведной дивизии загнуть свой правый фланг»[7]).
Этот загиб правого фланга 33-й дивизии и выразился в том, что после атаки нашего III-го батальона, она, в ночь с 11-го на 12-е октября отвела его от Марко-Воли и ф. Градовицы на 6, примерно, километров назад (т.е. на юго-запад).
Отход бывших против нас венгров был таким образом предрешен ими еще до ночной атаки нашего III-го батальона и вызван он был не лобовыми атаками, которые так настойчиво проводил наш штаб дивизии, а неудачей соседней своей дивизии на Ново-Александрийской переправе.
На этот раз кровавые жертвы полка были напрасны!
Полк выполнил свой долг, исполнил приказ и заплатил за это большой кровью... Упрекнуть нам себя не в чем. Мы до конца выполнили свой долг и Семеновцы праве гордиться своим III-м батальоном, покрывшим новой славой наши старые знамена.
Но нужна ли была эта кровь?
Если бы только штаб дивизии внял и требованиям и просьбам командира полка и отложил бы атаку до утра, мы достигли бы совершенно того же, но без потерь, без гибели нашего III-го батальона...
Дух полка несмотря на трагедию III-го батальона, был высок и преследование австрийцев вдохнуло новую бодрость и веру в себя. Пройдя через ряды оставшихся под Здунковым героев III-го батальона, полк вышел к Зволе и залег непосредственно перед успевшими уже окопаться австрийцами (на высотах у ф. Выгода).
День 12-го октября прошел в перестрелке и подготовке новой атаки на следующий день.
Полк был снова готов к продолжению боя.
В этот день мы неожиданно получили пополнение в виде заблудившейся маршевой роты армейского полка, которую привел к нам ее командир, некий поручик Пушкин.
На этот день в первой линии большую часть позиции занимали наши I-й и II-й батальоны.
Положение австрийцев становилось, однако, все более и более критическим.
Хотя 12-го октября, бывшая против нас, все та же, 33-я венгерская дивизия и удержалась на своих новых позициях[8], но зато оба ее соседа – правый (37-я гонведная дивизия) и левый (5-я пех. дивизия I-го австро-венгерского корпуса) были атакованы: первая – нашим XXV-м корпусом, а вторая – нашими гвардейскими стрелками у Поличны.
Ураганный огонь и волны ружейной и пулеметной трескотни доносились до нас всю ночь с 12-го на 13-е октября, то справа, то слева. На фронте полка венгры вели себя тихо.
Настало славное для полка, утро 13-го октября.
Положение австрийцев стало настолько критическим, что командир 1-й австро-венгерской армии генерал Данкль решил в ночь с 13-го на 14-ое начать общий отход своей армии, продержавшись на занятых ею позициях лишь до сумерек 13-го октября.
Эти планы австрийцев были, однако, нарушены.
Около полудня, по приказу командира Гвардейского корпуса, Гвардия атаковала австрийцев.
«Русские, – пишет история венского Кригсархива[9], – все более и более приближались к позиции 33-й дивизии. Около полудня 13-го, удар русской гвардейской пехоты прорвал ее фронт и вынудил фельдцейхмейстера Пухалло (командира V-го корпуса) приказать отход всего корпуса на Зволень и Киянку»[10].
Наш полк у Зволи атаковал как раз центр и левый фланг 33-й венгерской дивизии и эти слова австрийской истории войны целиком относятся к Семеновцам.
Удар был настолько стремительным, что 33-я дивизия бросила свою позицию, даже не предупредив своего левого соседа (5-я дивизия) у Поличны, которая продолжала еще вести бой. Оставлен был только «арьергард у Чарного Ляса, который там продержался до четвертого часа дня»[11].
Прорвав позицию австрийцев, наш батальон бросился их преследовать в общем прямо перед собой, т.к. успех (как это почти всегда бывает), был настолько неожиданным, что преследование, конечно, было стихийным. По указаниям штаба дивизии командиром полка генералом фон Эттером были даны батальону только самые общие направления в полосе данной начальником дивизии полку. В общем, это преследование отдельными батальонами должно было вестись через ф. Выгоду и с. Хехлы на Владиславов и Яблонов.
Это преследование дало возможность полку вписать новую славную страницу в свою богатую победами историю и к славным делам своих предков добавить «дело у Чарного Ляса» нашего I-го батальона (командир полк. фон Сиверс).
Дело это, давшее полку несколько пулеметов и целый батальон австрийцев со своим командиром, захваченным нашим I-м батальоном у Чарного Ляса, было уже описано одним из его участников[12] в одном из Семеновских бюллетеней. Приведу из него лишь несколько выдержек: «... весь I-й батальон двинулся наперерез отступавшему неприятелю, по направлению к какой-то деревне, видимой вдалеке. Где бегом, где шагом, забирая отдельных людей и целые группы в плен, мы достигли наконец деревни[13], которая сильно обстреливалась нашей артиллерией... В это время к деревне, с другой стороны, стала подходить в походном порядке колонна австрийцев, очевидно не подозревавшая, что деревня уже в наших руках. Тут весь батальон, с каким то уже не криком, а хриплым ревом «ура» кинулся с ружьями на перевес на эту колонну. Австрийцы были так ошеломлены, что вся колонна, без выстрела, побросала оружие и сдалась в плен. Тут были захвачен целиком австрийский батальон, во главе со своим командиром, всеми офицерами и пулеметами».
Здесь мне только хотелось бы окончательно рассеять то недоразумение, которое до сих пор существует по поводу этого дела. Полковая легенда гласит, что бой этот произошел случайно из-за того, что наш I-й батальон попал не в ту деревню, в которую он был направлен. Что I-й батальон не был направлен командиром полка в Чарный Ляс совершенно ясно, ибо эта деревня до «четвертого часа дня 13-го октября» была занята австрийским арьергардом и была расположена вне полосы наступления полка, данной ему штабом дивизии. Почему тогда же I-й батальон ее занял?
Дело обстояло очень просто. Если взглянуть на 2-х верстную карту района Ивангорода, пользуясь которой мы тогда воевали, по сразу видно, что по захвате ф. Выгода, от него прямо, в общем направлении данном полку для преследования, тянется лощина, выводившая к Чарному Лясу. Туда, естественно и тянуло I-й батальон. А так как это направление выводило в тыл еще державшимся против наших войск австрийцам, то эта тяга была не только естественной, но и нужной по обстановке. При быстроте преследования решения почти всегда приходится принимать интуитивно, и в данном случае эта интуиция командира I-го батальона и вывела батальон на направление, давшее ему целиком австрийский батальон с пулеметами. В этом бесспорная заслуга его командира полковника фон Сиверса I.
Делом у Чарного Ляса закончились 4-х дневные бои под Ивангородом. Австрийцы ушли так далеко, что догнать их мы не смогли и полк, собравшись в ночь на 14-е октября, заночевал в с. Владиславове.
Ивангородское сражение, наряду с Ломжей, Красноставом – Влодавой, Вильной и Кухарским лесом является одним из самых тяжелых для полка по пролитой им крови.
5 убитых, 9 раненых офицеров и около 1000 убитых и раненых нижних чинов стоил полку Ивангород.
Но наряду с этими тяжелыми жертвами, Ивангород навсегда останется одним из славнейших боевых подвигов полка.
«Без страх и упрека» могут сказать про себя Семеновцы вспоминая эти свои славные бои. Наряду с нашим II-м батальоном, вписавшим в славные летописи полка имя Кржешова, и IV-й, III-й и I-й батальоны под Ивангородом вписали не менее славные имена Гневошова, Здункова и Чарного Ляса. Славное же дело у Чарного Ляса, завершившее, стоившее нам столько крови, Ивангородские бои, как бы увенчало подвиги полка за дни 10-13 октября и дало полку победный венец за пролитую им кровь.
